Абаев Николай Вячеславович,
проф.Тывинского Государственного Университета
г. Кызыл, Республика Тыва (Российская Федерация)
I. 1. СООТНОШЕНИЕ ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ ПОНЯТИЙ "ХОР", "ТЭНГРИ" И "УРЯНХАЙ" В СВЯЗИ С ИДЕНТИЧНОСТЬЮ "КОГУРЁ"
Важное значение понятия "хор" в национальной религии тюрко-монгольских народов Саяно-Алтая и Центральной Азии, создавших кочевническую туранскую цивилизацию центра Евразии, проявилась уже в том, что оно стало не только одним из главных эпитетов её Верховного бога (тув. Курбусту, ср. тув. "хулбус" - "олень", ср. также "кур" - "пояс", "хоорай" - "город", "хурээ"- "храм"; алт. Корбустан; бур.-монг. Хормуста; иранск. Хормазд), но и вошло во многие этнонимы этих народов: "уйгур" (хой - хор), "хоорай", "хонгорай" (по В.Я. Бутанаеву, древнее название Хакасии), бурятские племенные названия "хонгодор", "эхирит", "хори-бурят", "хоро-якуты", "куррыкан", "гуран", "урянхай", тибетский род Гар, тувинские роды Ооржак (от "ойхор" + "чик"), Кол, царский род Кыргыз (от "укэр" + "огуз") и др. Мы также думаем, что в названии древне-корейских государств Когурё и Корё зафиксировано общее центрально-евразийское понятие "хор" которое, скорее всего было передано через хунну. И "хор" и хунну буквально означает "солнечные", а название "Урянхай" является лишь сокращенной формой от "Хорай" - "Хонгорай" - "Куррыкан". Все эти названия были связаны с архаическим понятием "олень-солнце" (подробнее см.: Абаев, 2003; 2004).
Поскольку олень в саяно-алтайских языках обозначался корнесловом "чаа", то понятие "солнечные люди, произошедшие от божественного Оленя" передавалось через "чаа-зон", и именно этот двусложный термин саяно-алтайского происхождения вошел в другое название древнекорейского государства "Чосон". Столь тесная связь теонимов и этнонимов свидетельствует также об очень глубокой архаичности последних и об их связях с самыми древними пластами религиозно-мифологической традиции, на основе которой и развивалась национальная религия тюрков Саяно-Алтая "Ак дзян" ("бурханизм"), а затем бурят-монгольское "тэнгрианство" (т.е. "небесная", "божественная" религия), ставшая при Чингисхане государственной религией мировой Евразийской империи Хамаг Монгол Улс.
На последнем всемирном Конгрессе монголоведов (авг. 2002 г.) академик Ш. Бира отметил, что именно создание мировой империи автоматически придало национальной религии татаро-монголов, принявших в XII-XIII вв. участие в строительстве империи Чингисхана, статус "мировой религии", носившей суперэтнический характер. Но здесь следует подчеркнуть, что национальная религия не может превратиться в мировую в одночасье, т.е. одновременно с политическим актом провозглашения государственного единства разнородных этноконфессинальных традиций, связанных с традициями политической культуры единовластия харизматического лидера, этнически происходящего из "богоизбранного народа" (христианство, ислам), или из предшествующих антидуалистических, монистических тенденций (зороастризм, буддизм). Тэнгрианская "религия Чингисхана" опиралась на собственный религиозно-философский опыт при постижении монистического (т.е. не-дуального) единства и целостности бытия, не расколотого на оппозиции, который и был выражен в идее "универсального Круга" (хор), выработанной предками народов Саяно-Алтая в глубокой древности, возможно, ещё в период становления центрально-евразийского кочевничества как цивилизационного и этнокультурного феномена, а может и раньше (см. Абаев, 2003, с. 6-8). А. Голан, например, считает, что изображение круга как символа Солнца появляется уже в палеолите, а в "неолитической религии" Евразии становятся устойчивым символом не только самого Солнца, но и Неба (Небесный круг), причем именно у народов Сибири и Центральной Азии он издревле (еще до появления первых евразийских кочевников-скотоводов, т.е. индоевропейских ариев) символизировал "солнечного Бога", Бога-Солнце, а также, видимо, и небесных богов вообще (см. Голан, 1993, с.25-29, с. 12-22, с. 30-32, с. 86-87). Т.Д. Скрынникова, ссылаясь на Новгороду Э.А., тоже отмечает, что культ Неба (правда, бурятская исследовательница считает, что он появился только на рубеже II-I в до н.э., а ранее у этих народов доминировал культ Земли), тесно связанный с культом Солнца, отразился в форме археологических памятников на Западе Южной Сибири и Центральной Азии - оленных камней, керексуров и курганов (Скрынникова, 2002, с. 65-66). Так, существенной характеристикой как сооружений, обозначенных Э.А. Новгородовой "жертвенниками", так и керексуров, является наличие общего элемента - кругов, обозначающих Солнце, причем отмечается сочетание в одном комплексе "жертвенника", керексура и оленных камней (цит. по: Скрынникова, с.66).
Во всяком случае, само наличие теонима "хор" во многих этнонимах народов и родо-племенных групп, населявших Саяно-Алтай уже в до гуннскую и доскифскую эпохи свидетельствует о том, что монистические представления были достаточно развиты на самых ранних этапах формирования мифопоэтической традиции, предшествующей тэнгрианским представлениям хунну или древнеиранскому (а значит и скифскому) "дуализму", основной пафос которого как раз заключается в стремлении к монотеистической не-дуальности и который, в сущности, предопределил христианский монотеизм (особенно - через митраизм, оказавший, как известно, сильное влияние и на тэнгрианство туранских народов).
У всех народов Евразии круг был одним из наиболее архаических и распространенных элементов мифопоэтической символики гетерогенного происхождения и значения, но чаще всего выражавшем идею единства (ср. "Единое" в монистических учениях), бесконечности и, вместе с тем, законченности, высшего совершенства. При этом круг как фигура, образуемая правильной кривой линией без начала и конца (ср. териоморфные образы Змеи, рыбы, дракона, проглатывающих свой собственный хвост), ориентирована в любой своей точке на некий невидимый центр (ср. также тюрко-монгольский курень, в котором этот центр уже явно обозначен).
Круг выступает также как проекция шара, признаваемая идеальным телом в мифопоэтической (религиозно-мифологической), так и в древнейшей научно-философской традиции (ср. идеи Ксенофана о шаре как образе единства ограниченности и безграничности и о шарообразности божества). Во многих традициях Космос представлялся в виде шара (яйцо, Солнце, черепаха, диск, овал и т.п.) и других округлых, более или менее опредмеченных вариантов, окруженных Хаосом.
Интересно, что два спаренных кольца могли обозначать более сложную мифологему - союз Неба и Земли, "священный брак" Бога и Богини. Та же самая идея гармоничного единства Неба и Земли заключалась в мандале, в которой в круг (Небо) была вписана квадратная конструкция (Земля). В связи с этим интерес представляет сообщение Геродота о том, что скифы Причерноморья считали, что Скифия имеет прямоугольную форму и что Богиней земли является Апи (ср. тув. авай - мать; угбай - сестра; убай - тетя).
На представления Причерноморских скифов (по мнению Геродота, они были выходцами из Азии) о том, что территория их страны носит прямоугольную форму явно наложились космологические представления народов Центральной и Северо-Восточной Азии о том, что Земля - квадратная, а Небо - круглое. Так, в древнем Китае Храм Неба обычно имел форму круга, а Храм Земли - квадратную форму; круг и четырехугольник (квадрат) символизировали соответственно Небо и Землю. В древнекитайской иероглифике знак в виде квадрата, разделенного крестом на четыре части, служил идеограммой понятия "поле" (возделанная земля). Еще в эпоху неолита ромб тоже символизировал землю и проставлялся на женских статуэтках, символизируя оплодотворение богини Богом Земли, а в верованиях, распространившихся в эпоху бронзы, Земля, обозначаемая ромбом, олицетворялась женским божеством (Голан, с. 86-87).
Вместе с тем, до сих пор в бытовой орнаментике в Китае, Монголии, Туве и других регионах Центральной и Северо-Восточной Азии ромб считается мужским знаком, а круг - женским, что объясняется А. Голаном тем, что неолитической Бог Земли считался богом смерти и что умершие предаются земле (Голан, с. 86). Это может также объясняться тем, что при переходе таежных охотников и рыболовов Сибири к земледелию, а затем к скотоводству, произошел естественный синтез различных этнокультурных традиций, в результате чего и сложился весьма жизнеспособный симбиоз хозяйственно-культурных типов и этноконфессиональных традиций, который мы называем центрально-евразийским "кочевничеством" (кстати, у автохтонных этносов Саяно-Алтая, который мы считаем историческим центром "кочевой" цивилизации, земледелие, скотоводство и охота с самого начала, т.е. с периода возникновения самого феномена "кочевничества", совмещались и сочетались вполне органично).
При этом происходил также переход к патриархату и ранним формам государственности (т.е. к цивилизации как таковой), представляющей собой более высокий уровень социальной организации и религиозного сознания, в котором начинает доминировать тенденция к монотеизму, когда небесный Бог-Отец как бы "подавляет" земных богов и богинь и превращается в единовластного Верховного Бога. Однако у тюрко-монголов Саяно-Алтая этот процесс сочетался с сохранением разнообразных форм самоорганизации, "местного" самоуправления через родо-племенные структуры, соответственно, родо-племенных культов, которые всегда сохраняли двуединство культов Неба и Земли, т.е. нераздельное единство "мужских" и "женских" божеств (что не исключало смещение акцента, иногда значительное, в ту или иную сторону в зависимости от особенностей локально-региональной вариации общей этноконфессиональной традиции).
В этом проявилось также характерное именно для культуры народов Саяно-Алтая и Центральной Азии стремление не столько подавлять (или уничтожать) противоположный элемент дуальной пары оппозиций (небо-земля, "мужское" - "женское", верх - низ и т.д.), сколько гармонизировать оба элемента на принципах взаимодополнительности, что, в общем-то, и является главным в идее Универсального Круга "хор" (кур), который рассматривался как самый главный и универсальный медиатор (опосредующий элемент) между вообще всеми мыслимыми и немыслимыми противопоставлениям (т.е. дуальными парами оппозиций), возникающими в человеческом сознании, в том числе между самими понятиями "божественное" (священное, сакральное) и "профанное" (обыденное, мирское, "не-божественное"). Поэтому не случайно, что у народов Саяно-Алтая Центральной Азии более популярным было изображение круга не с двумя рыбками (как у китайцев), а с тремя , где третий элемент как раз символизирует принцип медиативности, который в символе "инь-ян" тоже присутствует, но в менее явной форме.
В связи с этим важно отметить, что понятие хор дублировало другое фундаментальное понятие центрально-евразийской религии - тэнгри (небо, небесный Бог, небесный круг, божество-небожитель), практически совпадая с ним во многих отношениях. Поэтому позднее понятие тэнгри, особенно в сочетании Хан-Тегир становится более распространенным, хотя одновременно не меньшей популярностью пользовалось сочетание Хормуст-тэнгри. Другое довольно популярное сочетание Хан-Тюрмас (Хьюрмас; ср. также Ханты-манс., саам. Тьермес), распространенное в основном у западных бурят в специфической, причем очень архаичной, фонетической вариации, в которой "т" чередуется с "х" (у эхиритов и булагатов), свидетельствует о том, что самые архаичные варианты произношения имени Небесного Бога - быка ("тюр" - "хур", "Тьюрмас" - "Хурмас"), в сущности представляли собой не имена разных божеств, восходящие к разным тотемным животным (т. е. быкам), а лишь различные диалектные вариации одного и того же теонима, которых было столь же много, сколько и диалектов единого праевразийского языка: хор - хур - кур - гур - гор - тор - тур - тюр - тунгур - тэнгир - тегир - тигир - тангра - тэнгри и др. Из этой же цепочки вытекают и геополитическое наименование "Туран", и этноним "тюрк", которые фактически предстают в данном контексте как этимологические дуплеты понятия "хор" или, скажем, этнонима "[х]урянх" (ураанхай).
Вместе с тем, в термине "хор" (кур) более специфичными являются значения, содержащие идею Вселенского Круга, т. е. кругообразной организации Времени и пространства (Вселенной, космоса), его безграничности и беспредельности и, в то же время, имеющего определенную (т. е. кругообразную) форму, которая может быть и бесконечно маленькой ("точка"), и бесконечно большой (от Солнца до галактики и всей Вселенной).
Специфическим нюансом в интерпретации понятия "хор" является также акцент на "Едином" (тув. Чангыс), как предельной форме структурной упорядоченности и самоорганизации, в социальном аспекте выраженной в идее абсолютной власти единодержавного правителя - хана (кагана). Отсюда вытекает понятие "орды" как сверхупорядоченной социальной организации военно-монашеского ордена, управляемой одним "пастырем-полководцем" (курбаши). Кстати, в тюрко-монгольских вариациях второй части теонима Хормазд прослеживается идея "пастырства", "предводительства" или "учительства" (ср. тув. башкы, англ. Мастер, мистер; нем. мейстер). Термин же "башкы" (от тюрк. баш "голова", бур.-монг. багши), очень важный для понимания прозелитического, мессианского характера тэнгрианства, в древнеиранском варианте "Мазда" трактуемый как "мудрость", в своих наиболее древних значениях имеет смысловые оттенки "главарь", "военный вождь", "богатырь" (монгольское "багши" и "багатур", по сути являются синонимами, причем последний термин представляет собой перевернутый вариант тюркского "курбаши" - "предводитель и учитель народа кур (хор)"; ср. тув. хор чонум "народ мой хор") и в тувинском варианте "маадыр" (бур.-монг. "баатор", стяженное от "багатур") совершенно отчетливо проявляет связь с именем Митра (воинственный бог Солнца), которое, таким образом, оказывается, как и сам Хормазд, вовсе не именем, а военным титулом или религиозным (духовным) званием. Если же вспомнить об этимологической связи "хор" с "хайр" - "милость", "милосердие", то получается, что все сочетание "Хормазд" можно трактовать вовсе не как имя Бога, а как набор характеристик типа "милосердный и мудрый" (ср. тув. хайыракан, бур.-монг. хайрхан). А имя Митры, который считался "соперником" Ахура Мазды, оказывается всего лишь синонимом второй части первого имени, и вообще митраизм следует рассматривать как своеобразный "диалект" зороастризма, возникшего, в свою очередь, как более поздний "диалектный" вариант тэнгрианства (Абаев, 2004). Связь багатура с Митрой проявляется не только через тувинское маадыр (богатырь), но и непосредственно через иранскую форму бахадур, в которой прослеживается имя индоиранского божества Бага (Бхага), связанного с Митрой и ведавшего распределением благ, доли, части ("Мифология", М., 1998, с. 369). Как и Митра, багатур - это божество, этимологически связанное с крупным рогатым скотом (скорее всего, с быком), и именно к нему многие исследователи возводят русское слово "бог". Но следует отметить, что монгольское произношение слова буха (бык), особенно в сочетании чаа-бог (олень-бык), гораздо ближе к русскому бог.
О более ранних корнях тэнгрианства свидетельствует, в частности, то, что в тувинском языке сохранились как самые архаические, так и поздние термины, связанные с понятием "Небо" и "Солнце". Так, "небо" обозначается словами "дээр", которое сопоставимо с германским и скандинавским "Тор", ханты-мансийским "Торум" и с хакасским тюр "шаманский бубен", обозначаемый в тувинском, опять же, словом дунгур, которое является диалектным вариантом тэнгир "небо". Можно предположить, что первоначально термин тангра состоял из двух корнеслов: тан (кит. тан "храм Неба"; тянь "Небо"; ср. тув. Танды) и гор (хор) "Солнце-олень", "олень Золотые рога, несущий Солнце", а затем произошло их стяжение. Это подтверждается абсолютно одинаковой двухсложной структурой этнонима хонгорай, который на самом деле оказывается двухсоставным теонимом или, точнее, мифологемой: хюн (хун) "солнце", "человек-птица, летящая к солнцу" и хор (гор) "олень Золотые рога, несущий в своих рогах Солнце". Могло быть и наоборот, т. е. в результате возникновения в долгих гласных "бегающих" сонорных согласных "н", "г", "нг" в более поздние эпохи (ср. тув. моол и бур.-монг. монгол), или почти одновременно в разных языках и диалектах могли протекать оба процесса. Но все-таки представляется, что первый процесс был более ранним.
Во-вторых, следует признать несостоятельной точку зрения бурятских учёных о том, что культ Хормуста - тэнгри был привнесён в политеистическую систему древнемонгольского шаманизма из зороастризма (Д. Банзаров, П.Б. Коновалов, Б.С. Дугаров и др.). Подобные заимствования, возможно, имели место в других религиях, но в данной этноконфессиональной традиции, где, как мы видим, этнокультурные аспекты полностью слиты с религиозными вплоть до того, что именно их эпитеты богов превращаются в наименования этносов, это могло произойти только при полном порабощении одного этноса другим. Тем более, что речь идёт о верховном божестве, всемогущем главе пантеона небожителей, подобного земному самодержцу - Хану или кагану.
Однако мы знаем, что в Центральной Азии иранцы никогда не порабощали туранцев, т.е. предков современных тюрков и монголов, скорее наоборот, многовековое противостояние "Иран - Туран" в целом складывалось не в пользу ираноязычных этносов. Поскольку в этих условиях заимствованное имён чужого божества, причём из культовой системы враждебного этноса выглядело бы более чем странной нелепостью, следует признать, что либо всё было ровно наоборот, т.е. "кочевые" туранцы заставили молиться своим богам, либо обе традиции возникли из одного общего корня, но, позднее разветвившись, продолжали взаимодействовать друг с другом, т.к. они возникли и развивались в едином цивилизационном поле евразийского кочевничества как два брата-близнеца.
Второй вариант представляется более вероятным, причём, если учесть ещё и этногеографические и геополитические условия формирования иранско-арийской и туранской этноконфессиональной общностей, то туранская ветвь представляется более древней (т.е. находящейся ближе к основному "историческому стволу" или генеалогическому древу всей ирано-туранской традиции, которая явно имеет общие этногенетические корни), поскольку она возникла и развивалась ближе к прородине как собственно туранских (тюрко-монгольских и угро-финских), так и ираноязычных и других индоевропейских ариев. Иначе говоря, если, как известно, так называемые арии, а также финно-угорские народы в подавляющем большинстве сформировались как самостоятельные этносы и суперэтносы в результате миграции из Центральной и Северной Азии, в том числе из Саяно-Алтая и Приуралья, где предположительно находилась их историческая родина, то многие тюркоязычные и монгольские народы сформировались в процессе движения из того же самого центра на восток, юго-восток, север (якуты, долганы). А некоторые из них так и остались на своей прародине, поэтому и сохранили наименование хоры, которое в своей бурят-монгольской фонетической вариации "гол" имеет значение "главный", "сердцевина", "центр жизненной энергии", "основное русло реки", "река".
Слово гол в значении река, по-видимому, связано с тюркским хол "озеро" (бур.-монг. нур) и "рука" (бур.-монг. гар), а в монгольских языках нур также связано с нар "солнце" и нуруу (бур.нюрган) "спина", "становой хребет". Отсюда становится более понятной этимология термина нирун, которым в монгольскую эпоху стали называть аристократические роды, родственные царскому роду Борджигин (Балданжапов, 1960, с. 174). При внимательном рассмотрении этногенетических корней нирунских родов мы обнаруживаем, что все они так или иначе связаны с Саяно-Алтаем и особенно - с бассейном крупнейшей реки Центральной и Северной Азии - Енисеем. Именно она издревле называлась просто "река" - "хем", или Улуг-Хем - "Великая река". Восточноевразийские вариации этого гидронима указывают на происхождение термина хан и на его связь с понятием "генеалогическая кровь": в тунгусо-маньчжурских языках - кан, в корейском ган, в китайском - цзян. Кстати, и в разных диалектах тюркских языков кан - хан тоже варьируется, что подтверждает мнение Л. К. Хертек о возможной этимологизации хем из самодийских языков (селькупский, нганасанский) как "кровь Земли", подразумевающей Землю-Мать как некий живой организм, как прародительницу, а также, исходя из обширной области распространения данного гидронима, его связи с латинским gema "кровь" (Хертек, 2002, с. 137-1390. В этом случае можно предположить, что жрецы-хамы являлись служителями культа Матери-Земли, а ханы - земные правители небесного происхождения, связанные, с одной стороны, с Землей и Рекой (ср. легенду о том, что Чингисхан родился с куском крови в руке, символизировавшем его генеалогическую кровь, т. е. древнее царское происхождение), а с другой - с Горой (бур.-монг. хад[а], отсюда хат "горные духи", "хозяева священных гор"), через которую они связываются и с Небом, посылающим на землю как хатов, чтобы они выполняли роль божеств-покровителей, так и ханов, "сыновей Неба", обладающих небесной харизмой (ср. "Царь-Гора" Липоксай у скифов).
О большой архаичности саяно-алтайских корней понятия "хор" свидетельствует его связь с обожествленными тотемными предками прототуранских народов, которые вообще считаются наиболее архаическим слоем любой религиозно-мифологической системы. При этом среди самих тотемных божеств даже у одних и тех же народов под одним и тем именем могут скрываться божества, представляющие разные этапы эволюции тотемистического мировоззрения. Так, например, говоря о древнейших связях между индоарийской и иранской ("авестийской") религиозно-мифологическими традициями, проф. Шантени де ля Соссей отмечал, что "прочную основу представляет родство между индийским названием божеств "асура" и иранским словом "агура", которое не только образует главную составную часть в имени высшего бога Агура-Мазды, но, как нарицательное имя, обозначает и весь подчиненный ему мир духов, причем главным образом "небесных" (ср. образ Неба "Азар" в тувинской мифологии; "адзурра" - "небесно-голубой" в итальянском языке; "азарга" - "конь", "жеребец" в монгольском и бурятском языках - Н. А.). Здесь мы находим реальную общность, полную значения" (Соссей де ля, с.157). Поклонение асурам, "неоспоримо бывшее основным культом в арийское время, сохранилось в Иране и развилось там в официальную теологию, между тем как в Индии оно все более и более уступало место почитанию дэвов" (Там же, с. 157-158). Именно дэвы в древнеиранской религии должны были отдать свое имя для обозначения "дьяволов" и "злого начала" совершенно так же, как в Индии "азуры" (асуры, ашуры) сделались злыми существами (Там же, с. 158).
"Из богов Авесты прежде всего и в особенности нужно указать на круг агурийских божеств, которые собраны вокруг Агура-Мазды... Всему миру богов в совокупности противостоит царство демонов с дьяволом Ангромайниу или Ариманом во главе. Агура-Мазда (в клинообразных надписях Аурмазд, позднее Ормазд, или Ормузд) значит "мудрый дух" или "господь" (Там же, с. 162). Нет сомнения, что Агура есть древнее азурийское божество иранских племен и "благодаря эпитету Мазда, с которым он был, вероятно, принят в систему Заратустры, он получает духовный, вполне теологический характер" (Там же, с. 162-163).
Фонетическая вариация "Ахура", скорее всего, связана с древнетуранскими огур-огуз-ухэр(укэр), обозначающими доместицированного быка, и прослеживается во многих тюркских и бурят-монгольских этнонимах (эхирит, уйгур, гур, гуран и др.). Вместе с тем, в другой фонетической вариации - Хормазд (алт. Корбустан, тув. Курбусту, бур.-монг. Тюрмас, Хюрмас, Хормуст) прослеживается связь с еще более древними, не одомашненными, т. е. дикими тотемными животными - оленем, лосем или горным козлом (например, бур.-монг. гуроо "олень", курун "кабарга", гуран), что показывает этапы эволюции архаического мифопоэтического сознания ко все более развитым формам религиозно-мифологического мышления.
В связи с этим большой интерес представляет также переход "хор" - "кал" в имени бога Калбесэм, обозначающим Хормуст-Тэнгри у енисейских кетов. Тувинский род кол у алтайцев называется каал, что несомненно связано с гал (огонь) у бурят-монголов и объясняет переход "хор" (в имени Хормуст-Тэнгри) во вторую часто этнонима "монгол", который может быть возведен к понятию "Вечный Огонь" (мунхэ гал), в свою очередь представляющую собой усеченную форму от "Огонь Вечного Синего Неба" (хухэ мунхэ тэнгрийн гал), т.е. "небесный огонь", "священный огонь", "божественный огонь", или, иначе, "народ, наделенный небесной харизмой от Верховного Бога Хормуст-Тэнгри" (Абаев, 2003).
В таком случае этноним калмык, тоже содержащий корень кал/кол/гал/хор, можно интерпретировать (учитывая связь маг-баг-баш-маз[д]-мас) как обычную инверсию слова "монгол" (ср. тув. моол, где "нг" просто выпало), с которым, по-видимому, связаны также тюркское моге (силач, борец, богатырь) и иранский военный титул баг, а также древнеиранское и общеевропейское обозначение "жреца-шамана" - маг. Если учесть все эти значения, то "калмык", таким образом, можно примерно перевести как "монгольский богатырь, имеющий солнечную (небесную) харизму, которая наделяет его особой (божественной силой)".
Очень важно отметить, что если в иранских и индоарийских вариациях связь с самыми архаическими пластами этноконфессиональных традиций была уже утрачена (или прослеживается с трудом), то в тюрко-монгольских вариантах она более чем очевидна если учитывать, конечно, тотемистические и религиозно-мифологические верования представителей древнейших Саяно-Алтайских (и шире - Урало-Алтайских) родов и племен, вошедших в тюрко-монгольскую суперэтническую общность и имевших как палеоазиатские, так и угро-финские корни. А это обязывает серьезнее и глубже исследовать роль Протоуралии в этногенезе не только тюрко-монголов (туранцев), но и праиндоевропейцев.
В свете вышеизложенного очень важно отметить, что "Ак-дзян" и тэнгрианство, представляющие собой более высокую стадию развития исторических форм религии, в которых возникает идея неперсонифицированного (или слабоперсонифицированного - ср. христианско-иудейское "Бог-отец") всемогущего Небесного Бога, как средоточия абсолютного разума (мудрости), силы, власти и милосердия (великодушия), одновременно сохраняло этимологические связи самого слова "бог" (тэнгри) с архаическими представлениями о тотемных божествах животного происхождения и их медиативных (опосредующих) функциях. Так, в известных древнетюркских описаниях Верховного Бога Тэнгри-Хана (Хан-Тэнгри) подчеркивается его амбивалентность и поливалентность, указывающая на его функции универсального медиатора ("посредника") и довольно отчетливо прослеживающаяся в его облике одновременно драконоподобного и человекообразного существа, у которого голова горного козла (сиб. русск. гуран; алт. тау-текэ), но с бычьими рогами и шеей волка или медведя, но с рыбьим хвостом и т.д.
Здесь очевидна и этимологическая связь с самим этнонимом "тюрк", который Л.Н. Гумилев переводит как "сильный, крепкий" (Гумилев, 2002, с. 28), совершенно игнорируя его тэнгрианский религиозно-философский контекст и более архаические тотемистические связи, в частности связь с более ранним термином "бага-гур" - "небесный бог-бык". При этом Л.Н. Гумилев довольно скептически отзывается и о тотемистической основе другого тюрко-монгольского этнонима - наименования царского рода Ашина (от монг. "шоно" - "волк"). Он признает, что это название было явно связано с монгольским "шоно" (ср. название бурятского рода "Ехэ Шоно" - "Большой Волк") и "имело для тюрок VI в. огромное значение", но тут же отмечает: "Вопрос о том, насколько правомерно называть ханов Ашина тотемистами, при современном состоянии наших знаний не может быть разрешен" (Гумилев, 2002, с. 28).
Однако сомневаться в тотемистической основе генеалогической легенды о происхождении царского рода древних тюрков Ашина нельзя хотя бы потому, что она тесно связана с названием другого общего тотемного предка тюрков и монголов "бёрю" (ср. этноним "бурят-монгол"; хак. четти-бюр - "семь волков", название хакасского рода), которое в случае с генеалогией тюрков подразумевает волчицу, а в случае с древними монголами "Серого Волка" (Бортэ-Чино - прародитель монгольского царского рода Борджигин). При этом "монголы Чингис-Хана", появившиеся на исторической арене намного позже, тоже были явными тотемистами, хоть и представляли другую, более позднюю стадию тотемистического мировоззрения, а именно - тотемизма, связанного со становлением сугубо отцовского патриархального рода и превращением национальной религии тэнгрианства в мировую религию, тогда как тотемизм тюрков уходит в матриархат, а точнее - в "пещерный век", поскольку генеалогический миф о волчице у большинства тюркских народов связан также с пещерой (или волчьей норой) и с горной местностью, поросшей густым лесом (т.е. с горной тайгой). Монгольский же волк не менее явно связан со степными районами (точнее - лесостепными, т.е. пограничными ареалами). Представляется, что с этим связано и сходство генеалогических мифов тюрков и монголов, повествующих об экзогамных брачных союзах прототюрков, представленных родами волчицы (или "пещерного волка"), дикого быка (или маралицы), оленя, горного козла и других горно-таежных саяно-алтайских животных, с родами степных протомонголов, которые имели тех же тотемных предков, но с особым акцентом на степные и лесостепные виды (если речь идет о диких животных), а также на уже доместицированных животных (напр., верховные боги западных бурят - Буха Нойон баабай, Хан-Ухэр и др.). В виду этого понятной становится и генеалогическая связь царского рода Бортэ-Чино одновременно с иранской царской династией кейанидов и с каганскими родами саяно-алтайских саков-чиков (т.е. "оленей", от скифского "сака" -"олень") и бурутов (от тюркских "буур", "буура" - "лось"), которых, возможно, нередко путали с бёрютами (особенно после того, как оба племени попадали в состав одних и тех же суперэтносов). В то же время следует иметь в виду, что у разных этносов, находившихся на разной стадии развития, тотемизм наполнялся разным идейным содержанием (космологическим, этическим, религиозно-философским и т.д.), но поздний "космизм" тэнгрианских небесных покровителей, четко проявившийся в так называемых "звериных" календарных циклах и в нравственно-этическом, психоэнергетическом толковании самого понятия Небо, никак не может опровергнуть их первоначальную связь с тотемными предками.
Интересно, что в процессе дальнейшей эволюции ранних форм тэнгрианства от первобытного культа обожествленных тотемных предков к небесным (космическим) божествам тэнгриям, а затем и к идее верховного всемогущего Бога (Хан-Тэнгри), у всех тюрко-монгольских народов проявилась общая тенденция к наполнению терминов, первоначально обозначавших конкретных тотемных животных одного вида, почитавшихся как прародители конкретных родов и племени, все более широким универсальным, космическим смыслом, в результате чего "бог-бык" превращается в Бога вообще (ср. также "бёрю-каган" > "бурхан", а может быть и еще проще "буур" + "хан", как "тэнгри" + "хан", где диалектными вариантами "тэнгри" могли выступать этнонимы и политонимы "теле", "туран", "динлин" и др.).
Поэтому возникновение этнонима "тюрк" совершенно закономерно связано с формированием национальной суперэтнической государственности и, вместе с тем, с завершением процесса формирования такой национальной религии, которая с самого начала приобретает черты наднациональной (т.е. тоже суперэтнической) религии, что облегчало ее превращение в мировую религию. Надо полагать, что у так называемых "арийских" народов, проживавших сопредельно и чересполосно с древними туранцами в одном и том же регионе Центральной Азии и Саяно-Алтая в период возникновения самого феномена евразийского кочевничества как такового (т.е. как цивилизационного и этнокультурного феномена), наблюдались те же самые процессы трансформации племенных тотемов в этнонимы - политонимы (например, "тэх" > "тохар", "туха", "туфань" и т.д.).
Таким образом, превращение теонимов в политонимы и этнонимы не просто совпало по времени, но отражало общие закономерности процесса перехода евразийских кочевников к цивилизации. И именно поэтому этнополитический термин "тюрк" можно интерпретировать одновременно и как "тэнгрианец", и как "сильный, подобно Небесному быку", и как просто "небесный" (т.е. сын Небесного Бога). Кстати, термин "тукю", видимо, означал примерно то же самое, но в данном случае первоначальной тотемистической основой явилось другое конкретное животное, тоже связанное с Саяно-Алтаем - горный козел "текэ", но более тесно связанный, вероятно, с другой, более "высокогорной" этнической группой, вошедшей в состав полиэтнического тэнгрианского народа. Совсем неслучайным является, во всяком случае, то, что в предшествующих "оленних камнях" сам олень обычно изображается в паре с горным козлом, которого называли также "архаром" (тув. аргар-кошкар). Последнее название могло послужить основой для другого еще более раннего суперэтнического наименования - "арий", которое тоже было связано с культурой "оленних камней", а также с родовым именем тибетского клана Гар, сыгравшем важную роль в развитии тибетской государственности в имперский период (7 в.). родовое имя "Гар", видимо, связано с тибетскими "хоро-монголами", проникшими в центральный Тибет через Кукунор, Амдо, Гансу из Саяно-Алтая через Монгольский Алтай, еще в эпоху гуннов, а может и раньше, вместе индоариями, индоскифами (юэчжи) и тибето-бирманскими предками тангутов, достигшими Индо-Китая и Индостана. Во всяком случае, еще Г.Н. Потанин обратил внимание, что среди ордосских монголов бытует представление о переселении их в Ордос с северной стороны Гоби, а именно - из Алтая и Хангая. Наименования их далекой родины сохранились в народных песнях (Потанин, 1950, с. 123).
Об очень ранних контактах предков тибетцев и тангутов с тюрко-монголами, выходцами из Саяно-Алтая (а может и родстве некоторых племен) свидетельствуют общие тибето-тюрко-монгольские корни эпоса "Гэсэр". В древних легендах и преданиях индо-тибетского ареала, эпический герой Центральной Азии, Гэсэр-хан был одним из 4-х великих мировых владык. Согласно одной из этих легенд, он был для тибетцев "иноземцем", предводителем народа "дру-гу" (дугу//тугу//тугю//тукю//тюкю), а может и каких-то тангутских племен (Чагдуров, 1993, с.218).
По мнению Е.И. Кычанова и Л.С. Савицкого, так по-тибетски называли тюрков (1975, с.24). Возможно, это были тукюэ, спустившиеся с Алтая, хотя Д. Кэррол видел в другу монголоязычную ветвь сяньбийцев - тугухуней (тогоны). Но в этой связи мы уже неоднократно отмечали сочетание дуальной и триальной этносоциальной организаций у всех ранних кочевников в центра Евразии и Центральной Азии, которое предполагает двух- и трехязычие, вследствие чего среди сяньбийцев были протомонгольские и тюркоязычные, и тунгусо-маньчжурские племена. "Хотя рискованно делать какие-либо определенные заключения по этим легендам, весьма показательно то, что Гэсэр в них наделен достаточно вескими чертами кочевника, родина которого находится к северу от Тибета", - отмечает в связи с этим С.Ш. Чагдуров (1993, с. 218).
Совершенно очевидными, по крайней мере, представляются общеевразийские корни, связи и параллели различных вариантов имени "Гэсэр". Так, вариант "Зуру" (Зургай; ср. тув. чурагай - астрология) перекликается с именем пророка огнепоклонников, основоположника религии иранских ариев Зороастра (Заратуштра); имя "Нюргай" - с дархатским и дербетским "Нюргун" (ср. с якутским "Нюргун-Боотур Стремительный"), связанным с древнемонгольским "нирун" ("жужание", по Г. Сухбаатору); имя "Бэлигтэ" - с шумерским Бильгамешем (аккадск. Гильгамеш). С.Ш. Чагдуров считает также, что само имя Гэсэр перекликается с римским именем Цезарь, с мидийским Киаксар (Хувакшасра), с иранским Кей-Хосроу, Касур (Герсаспа), со среднеазиатским Кадыр//Хедыр//Хезыр - "добрый дух" (отсюда: Хазри, Хазар); с тибетским Кесар, с туфаньским Госыло (Госрай), с корейскими Гуси, Косыкан (Косыркан), Когурё и др. (Чагдуров, 1993, с. 353).
К этому ряду следует добавить и тувинский "Кезер-Чингис" - имя героя одноименного героического эпоса, одновременно связанного и с именем Чингисхана, и с Гэсэр-ханом, в бурятском варианте - "Абай-Гэсэр", т.е. "Великий Гэсэр". Все вышеизложенное указывает также на то, что наряду с северо-восточным направлением миграции предков древних корейцев из Урало-Саяно-Алтайской зоны на Дальний Восток, обоснованным нами одновременно с проф. Дю Че-Хёком на X Международной конференции "Идентичность Когурё" (июль 2004 г.), а также в предварительных публикациях на эту тему, существовало и южное (точнее, юго-восточное направление) через Монгольский Алтай и Джунгарию в районы Кукунора и Амдо, верховьев Хуанхэ, а затем через Иньшан и Южную Монголию и Северный Китай на Корейский полуостров.
В связи с этим следует отметить также, что одним из этнонимов, обозначавших древних корейцев в китайских источниках был "гоули", который может читаться "гуры", что как мы считаем является производной формой (или, точнее, диалектным вариантом) от "хор" (про "гоули" см.: Крюков, Малявин, Сафронов). Попутно следует также заметить, что это направление позволяет объяснить, почему у древних когуресцев, значительная часть которых была типичными центрально-азиатскими кочевниками-коневодами, возникают столь развитые традиции каменного зодчества (в частности, градостроительство, постройки каменных замков, крепостей, пирамид и т.д.), которые столь не похожи на китайские свайные и каркасные конструкции, а также на среднеазиатские постройки из саманного кирпича, но очень близки к древнетангутским, тибетским и иранским.
"Прародителями" тибето-тангутских каменных башен, крепостей и замков вполне могут быть "све", или "шивээ", представляющие собой прямоугольные каменные сооружения на вершинах гор и холмов в северной части Саяно-Алтайского нагорья (особенно много их в Хакасии и Горном Алтае) и относящиеся к скифскому и доскифскому времени. Эти мегалитические сооружения могут быть праобразами тибетских "лхабцзе" - кучи камней пирамидальной формы или каменные башни, Саяно-Алтайскими аналогами которых являются культовые сооружения "оваа".
Именно с этим направлением древнейших путей миграции "север - юг", вероятно, связаны представления тибетцев об их северной прародине, называвшейся "страна Шаншун", что соответствует, по-нашему мнению, древнекитайскому названию "горные жуны" (шань-жун), которым обозначались северо-западные "варвары". Другое название Тибета - "Тибод", практически идентичное названиям "Тоба", "Тува", "Туба", судя по всему, восходит к имени скифской богини домашнего очага и земли - Табити, с которым связано также название древнего тюрко-монгольского племени "Тумат", часто встречающееся в источниках в сочетании "Хор-Тумат".
Мы считаем также, что имя Табити и родовое название тумат стали именем гуннского правителя Туманя и названием исконно корейской реки Туманган, которое можно в виду этого перевести как "Река - Врата Богини Земли" (подробнее о том, что прилегающие к р. Туманган земли издревле были исконно корейской территорией см.: Забровская). В период наивысшего могущества хунну этот район, видимо, был зоной интенсивного взаимодействия предков корейцев с хуннусскими этносами, в том числе с теми, которые пришли с северо-запада (не исключая, разумеется, и северного, т.е. сяньбийского протомонгольского и тунгусо-маньчжурского).
Однако, до того как хунну создали могущественную империю (III в. до н.э.). вплотную соприкасавшуюся с территорией современной Северной Кореи, они проделали очень долгий путь со своей исторической родины в Саяно-Алтае и Приуралье ("страна хор", "хонгорай"), по пути вовлекая в движение (и взаимодействие) множество этносов: западных "варваров" - "ху" (согдийцы) и "жуны" (кяны//цяны) - прототибетцев и прототангутов, их непосредственных соседей на северо-западе "варваров - ди", т.е. прототюрские племена, позднее называвшиеся в китайских источниках дили//чиле//теле, а также протомонгольские племена, обобщенно называвшиеся "дунху" ("восточные варвары"). В процессе этого движения и взаимодействия они не только освоили традиции градостоительства у более развитых в этом отношении этносов, но и передали их своим преемникам. (подробнее см.: Коновалов).
Так, в частности, такие палеографические черты культуры хунну, как погребальные сооружения и обряды, керамические производства (строительная керамика) в поселениях и гордищах, да и в целом протогородской комплекс, можнов идеть в более развитом виде в археологических комплексах последующих эпох - у средневековых уйгуров, кадиней, корейцев и монголов. Да и в сойиально-политическом плане созданное хуннами государственное образование справедливо считается прообразом всех последующих государств кочевников Северо-Восточной и Центральной Азии. В этническом плане мы рассматриваем хунну, по крайней мере организаторов государства, прототюрков и протомонголов одновременно.
При этом следует, конечно, оговорится, что в первую очередь мы имеем в виду только те этносы или этнические группы, которые сыграли государствообразующую и этнообразующую роль, т.е. прежде всего правящие ("царские") роды и кланы. Основная же масса населения, при смене правящих этносоциальных групп, могла оставаться прежней, существенно не меняясь, хотя часто меняла свой язык (или свои диалекты) на язык группы, который становился государственным языком. Чаще всего именно для Центральной и Северной Азии было характерно двух- или трехязычие, причем при большом разнообразии диалектов.
С другой стороны, именно сильная государственность довольно быстро нивелирует диалектные и иные локальные этнокультурные различия, чему способствовали переход к оседлости, смешение с автохтонным земледельческим населением и вообще оседлый образ жизни, централизация власти хорошо организованная единая армия, и об этом тоже свидетельствует история Когурё. Таким образом, в данном случае, когда мы говорили о процессе государствообразования и роли государственности в этнической консолидации, то речь прежде всего идет об элитных родо-племенных группах (а не основной массе простого населения, преимущественно автохтонного), входивших в так называемую триальную этносоциальную организацию, называемую также древнеарийской, которая, как и в других частях Евразии, первоначально включала в себя этносоциальные группы воинов-скотоводов (пастухов), военную аристократию и жрецов, зачастую выполнявших и управленческие функции и дливших власть с "царскими родами" из представителей военной аристократии.
Но в любом случае эти этнообразующие группы в древнекорейских государствах не имели прямого отношения к китайцам, жителям "срединной равнины". Поэтому утверждения китайских историков о том, что государственность в Корее возникла в результате миграций из древнего Китая, лишена серьезных оснований, хотя огромное влияние китайской культуры на соседние народы отрицать невозможно. Тем не менее, следует иметь в виду, что, например, упоминаемый в связи с китайскими влияниями на этнокультурогенез и формирование ранней государственности в Древней Корее беглый чжоусский сановник Цзицзы не мог сыграть в этом процессе решающей роли уже хотя бы потому, что рассматривал свое изгнание как вынужденное и временное пребывание среди "варваров" в чужой и дикой "варварской стране", и об этом ясно сказано в древнейшем памятнике китайской мысли "Ицзин" (гексаграмма "мин-и" N36).
Что же касается особенностей этносоциальной организации и самоорганизации более "классических" номадов Центральной и Северной Азии, длительное время сохранявших традиционный полукочевой образ жизни в рамках суперэтнических жестко-централизованных государств имперского или конфедеративного характера (но в обоих случаях сочетающих сильную центральную власть с гибкой системой самоорганизации и саморегуляции), то у них, как например, у урянхайцев, относительно "малые" этносы и этнические группы, входящие в более крупные суперэтнические образования (союзы и федерации племен, территориальные объединения и др.) всегда сохраняли определенные формы автономии и самоуправления на низших и средних уровнях самоорганизации, а также значительные локальные этнокультурные различия.
Что касается этнонимии, то это довольно парадоксальное сочетание общего и особенно в общественно-экономической и духовно-культурной жизни выразилось в сосуществовании этнонимов разного уровня - родовых, племенных, надэтнических (общегосударственных). Вот почему "урянхайский пограничный вопрос" начала XX в., суть которого сводилась к территориальному спору между Россией и Цинским Китаем, в свете вышеизложенного может перерасти в большую проблему историко-этнографического, этногеографического, культурологического и геополитического характера, порождающих целый ряд вопросов: откуда произошло само название "урянхай", почему оно стало применяться к "Танну-Туве", почему существовали монголоязычные и тюркоязычные урянхи, где они проживали, в состав каких государств они входили в разные исторические периоды, а также в Новое и Новейшее время и т.д.
I. 2. ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ И ЭТНОИСТОРИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ "УРЯНХАЙСКОЙ ПРОБЛЕМЫ" В СВЯЗИ С "УРЯНХАЙСКИМ ПОГРАНИЧНЫМ ВОПРОСОМ"
Вопросы политического и международно-правового статуса "Танну-Урянхая" в XVII - первой половине XX вв. и "урянхайская пограничная проблема" приобретают особенно важное значение в связи с 60-летним юбилеем вхождения Тувы в состав Советского Союза, который в сентябре 2004 отмечает Республика Тыва. Актуальность анализа и оценки этого исторического события также возникает в связи с периодическими попытками современных китайских и части монгольских историков и политологов, а также националистически настроенных кругов пересмотреть эти, казалось бы, давно решенные вопросы и дать им свою "новую" трактовку.
На самом деле эти устремления являются очередной попыткой реанимировать традиции цивилизационной геополитики, в частности, традиционные геополитические доктрины в рамках китаецентристских моделей "Китай - варвары", "сюзерен-вассал" столетиями, определявших взаимоотношения Поднебесной империи с соседними странами и народами. Так, в частности, в помещенной недавно историком из КНР Ли Далуном в сети Интернет подборке материалов из китайских исторических источников под общим названием "Краткий очерк истории Танну-Урянхая"1, утверждается: "территория Танну-Урянхая первоначально входила в состав нашей страны", а в 1921 г. под открытым "подстрекательством Советского Союза объявила "независимость", в 1944 г. была аннексирована СССР и вошла в состав РСФСР на правах автономной области".
Для подтверждения тезиса об "изначальной зависимости" урянхайского населения от других правивших в Китае династий, предшествующих эпохе создания и существования империи Цин (1644 - 1911 гг.), китайский историк пишет, что "хотя предки урянхайцев - дубо - только в эпоху Тан (618-907 гг.) установили отношения вассальной зависимости, но еще гораздо раньше, до эпохи правления династии Тан, данная территория находилась под властью малочисленных народностей, проживавших в северной части территории нашего государства - гуннов (сюнну), сяньбийцев, тюрков и др.".
При этом китайская сторона в качестве еще одного "неоспоримого" аргумента зависимости данной территории от династии Тан приводит весьма своеобразный "управленческий" институт "тутукства" (наместничества) учрежденный верховными властями примерно в 647-648 гг. и предполагавший по мысли танских правителей "создание" в империи дополнительной и промежуточной административной единицы между регулярными провинциями (дао), расположенными на основной территории империи, и "малыми" округами (чжоу), находящимися вдоль пограничной линии и населенными небольшими группами "северных варваров". Последние управлялись своими собственными вождями и продолжали кочевать на отведенной пограничными властями территории, поэтому назание округ было чисто символическим 2.
Если административные образования по количеству жителей были несопоставимы с регулярными округами (в среднем численность населения колебалась в пределах нескольких сот человек) и в данном случае понятие "округ" было чисто произвольным, то "тутукство" или "управление дуду" учреждалось в эпоху Тан для более крупных родоплеменных объединений, в той или иной форме признавших вассальную зависимость со стороны империи (часто очень формально), в которую по нашему мнению могли входить и предки "танну-урянхайцев", ставших этногенетической, субстратной основой для современного тувинского этноса.
Вместе с тем, известно, что реальная административная власть империи Тан даже в периоды ее наивысшего могущества не распространялась севернее и восточнее современного Урумчи (Синьцзян), т.е. не достигала собственно территории Танну-Урянхая. Кроме того, уже во времена правления Гао-цзуна (649-683) должность дуду широко использовалась и при "районировании" чужих, совершенно независимых от Китая территорий, население которых даже не подозревало о том, что оно включено в политико-административную систему империи. Такого рода "тутукства" именуются китайских хрониках "цзими-фу" - "управления дуду подавления". Следует также особо отметить то, что при осуществлении административной реформы 661 года высшие сановники Танского двора "учредили" девять чисто фиктивных "управлений дуду", названия которых зачастую отражали политико-административный статус территорий в разных регионах за сто, двести и более лет до проведения "районирования".
Полной фикцией были также многие наместничества, учрежденные в эпоху Тан посредством такого же географического "районирования" чужих земель и тоже упоминаемые авторами "очерков по истории Танну-Урянхая" как "неопровержимый" аргумент в пользу "изначальной" зависимости Танну - Урянхая от китайской империи. Должность "духу" впервые появилась в Китае в 59 г. до н.э. при правлении династии Ранняя Хань и очень широко использовались правителями Тан в разное время на различных территориях (Малявкин, 1989, с. 339). А.Г. Малявкин подразделяет все "наместничества", созданные в эпоху Тан на три группы. К первой группе относятся абсолютно фиктивные образования, в момент создания которых было ясно, что они не будут выполнять свои функции. Сюда следует отнести наместничества (духу-фу) Куньлин и Мэнчи.
В Джунгарии танские власти создали два марионеточных каганата и во главе их поставили двух принцев из рода Ашина, смертельных врагов - Ашина Мише и Ашина Бучженя. В то же самое время эти "каганы" были назначены наместниками в указанные два наместничества, "созданные" одновременно. Зачем властям империи потребовалась такая сложная структура? По мнению Малявкина А.Г., "организация" наместничества должна была продемонстрировать населению империи силу и величие правящей династии, а "создание" каганатов - обмануть кочевников и заставить их сотрудничать с марионеточными каганами, но из этой затеи ничего не получилось (Малявкин, с.340).
Ко второй группе относятся такие же фиктивные образования, отличающиеся от наместничеств первой группы только тем, что они создавались на землях совершенно независимых народов (государств) или объединений племен. Наиболее характерным примером такого образования является наместничество Ханьхай, "созданное" в 66З г. к северу от пустыни Гоби на территории Первого Уйгурского каганата. В 660-663 гг. в степях к югу от пустыни Гоби шла война между Танским государством и Первым Уйгурским каганатом, в результате которой уйгуры обрели полную независимость. Правители Танского государства закамуфлировали серьезные неудачи в борьбе с уйгурами, проведя ряд реформ в "районировании" чужих территорий, в результате чего в анналах двора появилось наместничество Ханьхай.
К третьей группе относятся наместничества, реально существовавшие и какое-то время выполнявшие предназначенные им функции. Это были наместничества Аньси и Бэйтин. Наибольшее значение при проведении агрессивной политики Танского государства имело наместничество Аньси. Наместничество в Бэйтине, созданное в 702 г. как орудие внешней политики империи, существовало до 755 г., а сфера его деятельности была ограничена практически территорией танского округа Тинчжоу. После ликвидации танского влияния в Восточном Туркестане от этих наместничеств остались гарнизоны в Куче, в Бешбалыке (Бэйтин), которые попали под власть уйгуров. Уйгурский каганат сохранил ханьские гарнизоны в этих двух пунктах и использовал их ресурсы в борьбе с Тибетом.
Наместничество Аньси было создано 2 октября 640 г. в Турфанском оазисе, территорию которого вскоре реорганизовали в округ Сичжоу, "вошедший" в состав империи. Таким образом, наместничество Аньси, равно как и позднее на местничество Бэйтин, создавалось на территории, фактически и формально под чиненной Танскому государству. В 658 г., после победы над вождем западных тюрок-туцзюе (тугю, тукю) Ашина Хэлу, наместничество перевели в Кучу, на территорию, оккупированную танскими войсками, но не включенную в состав империи. В 670 г. Кашгарию захватили тибетцы и органы управления наместничества вновь оказались на территории Турфанского оазиса (округ Сичжоу). Только в 692 г., воспользовавшись междоусобной борьбой в Тибете, танские войска потеснили тибетцев в Кашгарии и наместничество вновь оказалось в Куче. Этот успех танских войск был только эпизодом в длительной борьбе Тибета с Танским государством за Кашгарию.
После возвращения наместничества в Кучу борьба продолжалась и положение Танского государства в Кашгарии все ухудшалось. Большую активность здесь проявляли и тюргеши, которые в 708 г. даже захватили Кучу, но продержались здесь недолго и вскоре ушли. Сохранение в течение довольно длительного времени некоторого влияния Танского государства в Кашгарии, особенно в восточных районах, объясняется враждой Тибета со Вторым Восточнотюркским каганатом, а позднее и со Вторым Уйгурским каганатом.
Краткая историческая справка о наместничестве Аньси, приведенная выше, свидетельствует о том, что это наместничество размещалось в Куче в обшей сложности немногим более 70 лет. Оно было переведено сюда при императоре Гао-цзуне (649-683), когда потребовалось приложить громадные усилия для сохранения позиций, завоеванных главным образом при императоре Тай-цзуне (626-649).
В период максимального проникновения в пределы Восточного Туркестана Танское государство имело значительное количество гарнизонов, расположенных вдоль важнейших торговых путей. Многие оазисные государства признавали зависимость от империи Тан. Однако некоторые из них, главным образом наиболее крупные, периодически выступали против этой зависимости, блокируясь с врагами Танского государства, также пытавшимися захватить Кашгарию, например, с Тибетом. То же самое можно сказать и о кочевниках Джунгарии.
Вскоре после перемещения наместничества Аньси в Кучу, в 661 г., императорский двор послал на Запад Ван Минъюаня для сбора информации о расселении народов. Когда он вернулся, в тиши дворцовых канцелярий было проведено беспрецедентное "районирование" чужих территорий, население подавляющего большинства которых никогда не видело не только танских войск, но даже и послов.
Следует добавить, что, по-видимому, не случайно перенос наместничества в Кучу и проведение "районирования" совпали по времени. Здесь проявились гегемонистские притязания императора Гао-цзуна, пытавшегося в точном соответствии с идеей изначально подчиненного положения всех народов китайской империи "упорядочить" их расселение. Можно также отметить следующую закономерность. Император Тай-цзун, в царствование которого были достигнуты основные успехи в попытках овладеть торговыми путями, ведущими на Запад, не проводил районирования, охватывающего весь известный танским правителям мир, ибо в нем не было необходимости, поскольку император действительно обладал реальной силой.
Такое районирование провели при его наследнике Тай-цзуне, когда влияние Танского государство пошло на убыль. Через десять лет, в 672 тибетцы вторглись в Кашгарию, ликвидировали все танские гарнизоны и господствовали здесь 22 года. Несколько раньше, в 663 г., Танское государство потерпело поражение в борьбе с уйгурами, что пресекло попытки вмешательства в дела народов, кочевавших к северу от пустыни Гоби.
В свете изложенного выше все попытки представить наместничество Аньси как орган, контролирующий громадную территорию, простирающуюся до оз. Балхаш, Аральского моря и границ современного Ирана, включая Афганистан и часть Пакистана, являются смехотворными и не заслуживающими внимания. Результатом такого "районирования" стала частая путаница топонимов и этнонимов, отсутствие связи между названиям административных единиц и населенными пунктами, объявленными их центрами. Так, например, на город Бухара (в китайской транскрипции - Улохуньчэн, т.е. "город Улохунь") было перенесено название "государства Улохунь", этнически связанного с восточными урянхайцами, проживавшими в Забайкалье (Даурия), верховьях Амура, а также на отрогах Большого Хингана, которое и дало более позднее название Танну-Урянхаю, хотя оба этнонима генетически и исторически все же связаны и восходят к еще более древнему названию - "народ хор", Хонгорай, Хоорай (Абаев, 2003; 2004).
Танну-Урянхай, где кочевали предки современных тувинцев (тюркоязычные) был в действительности Западным Урянхаем, называвшемся в глубокой древности "Хонгорай" ("Хоорай") или Эргуне-кун (тув. Эртенги-Хун, по мнению тувинского ученого Байыр-оола М.С.). В скифо-сарматскую эпоху именно отсюда началась миграция предков западных урянхов на Восток, т.е. в Даурию (букв. "Великий Урянхай") и в район Хингана. Однако переселившиеся в эти районы племена постепенно монголизировались в культурном и языковом отношении и лишь в гуннскую эпоху стали двигаться обратно на Запад, сохраняя при этом двух- и даже трехязычие. Следовательно, можно с большой долей уверенности предполагать, что название "город Улохунь" в китайских исторических хрониках эпохи Тан был применен по отношению к Бухаре ошибочно, т.е. произошла подмена названия государства Улохунь (Улохоу), которое действительно располагалось, как сообщается в "Цзю Тан-шу", в 6300 ли к северо-востоку от столицы империи Тан. На востоке соседями данного государства были мохэ, на западе - тюрки (туцзюэ), на юге - кидани(см. Таскин).
Большой неточностью, по нашему мнению, является и упоминание (тюркоязычных, по мнению Маннай-оола ) дубо в качестве прямых этнических "предков" западных танну-урянхайцев в вышеупомянутых "Очерках", в особенности их полная идентификация со сходными для китайского языка этнонимами: "тубас", "туфа", "тубо", "туба". Говоря о происхождении и этнических связях танну-урянхайцев, Ли Далун пишет: "Название "Урянхай" появилось в эпоху Цин, а раньше, в предыдущие периоды, в исторических хрониках нашего государства [т.е. Китая] использовались названия "вэньлянгай", "валянгай", в эпоху Тан появляется название "дубо", "тубо", в эпоху Юань при написании этого названия использовались иероглифы "тубасы" [т.е. "тубас"], "туба", а позднее использовались другие иероглифы, [но с тем же звучанием] "туба". В эпоху Цин урянхайцы подразделялись на три ветви: живущие в горах Танну [оола] назывались "танну-урянхайцы", которые с 1921 г. стали называться "тува"; живущие в горах Алтая назывались "горно-алтайские урянхайцы"; живущие вокруг Алтай-Нор назывались "алтай-норские урянхайцы" ("Краткие очерки", I, с.1.).
Под последней, третьей группой урянхайцев китайский историк, видимо, подразумевает хошун Тоджу-урянхай, созданный Цинскими властями в Дзасакту-хановском аймаке и состоявший из потомков тувинцев-тоджинцев (точи или точикасы русских исторических документах XVII в.), которые кочевали по обе стороны хребта Алтаин-Нуруу, т.е. в восточной части Монгольского Алтая3. "Нуруу" в данном случае означает "хребет" как в тувинском, так и в монгольском языках, поэтому китайская транскрипция "нор" для обозначения хребта Алтаин-Нуруу является ошибочной и может ввести в заблуждение относительно местоположения этого хошуна, так как в монгольских языках "нор" означает "озеро" (ср. "Далайнор", "Киргизнор") и неточность в написании названия хошуна - "Алтай-Нор" может указывать либо на какое-то "алтайское озеро", либо на окрестности озера Косогол (Хубсугул), где тоже жили тувинцы-тоджинцы и где действительно был создан "Косогольский" (позднее "Хасутский"), или "Хубсугульский" хошун4.
Что касается алтайских тувинцев, которых Ли Далун называет "горно-алтайскими урянхайцами", то их кочевья простирались между Черным Иртышом и Кобдо, достигая на северо-западе реки Бухтармы, и на этой территории Цины создали семь хошунов. Наряду с родоплеменными названиями соян, маады, иргит, хертек, чооду и др. у этой группы тувинцев тоже существовало общее самоназвание "тува" (с указанием местности - "алтай-тува"). Поэтому китайский историк совершенно неправ, когда пишет, что только после 1921 г. и только танну-урянхайцы стали называться "тува".
В связи с этим следует также отметить, что у "восточных" тувинцев (т.е. тоджинцев), живущих у оз. Хубсугул, бытовал другой фонетический вариант того же самоназвания - "туха", который сохранился и использовался до настоящего времени и используется в современной Монголии одинаково с названиями "цаатан" (букв. "оленные"), "урянх", "уйгур" и др. Монгольский ученый Сухбаатор Г. убедительно доказал, что все эти фонетические варианты (тува, туха, тофа, туфа, тефа, цифа и др.) одного и того же этнонима, встречающиеся в китайских хрониках, связаны с крупным родо-племенным объединением тоба, создавшем на севере Китая империю Тоба-Вэй (386-534 гг.). В свою очередь, племя тоба было этнически связано с протомонголами сяньбийцами и восточными урянхайцами (улохоу), которые проживали недалеко друг от друга на Большом Хингане, в верховьях Амура и в Забайкалье ("Даурия" - буквально означает "Великий Урянхай").
При этом, если сяньби были преимущественно монголоязычными, то часть восточных урянхайцев и тоба была тюркоязычной, особенно та часть, которая проживала западнее основной массы, т.е. на территории Бурятии, Монголии и в Северо-Западном Китае (верховья Хуанхэ), а также в Восточном Туркестане, где они вплотную контактировали с тибетоязычными туфанями и тангутами (кяны, цяны древнекитайских хроник)5.
Кроме восточных (т.е. "сяньбийских") тоба были западные, "дансянские" (т.е. тангутские) тоба, которые возглавили в эпоху Тан наиболее могущественный союз тангутских племен (дансян, данчан, дан). Предки тангутов - дансяны входили в объединения многочисленных тибетоязычных племен (кит. кян, цян), издревле заселявших территории вдоль р.Хуанхэ, в среднем и верхнем течении, и кукунорские степи, Амдо, а также восточную часть современной провинции Ганьсу и западную часть провинции Сычуань. В начале нашей эры под давлением древних китайцев они постепенно распространились на юг до современной Бирмы6.
По языку принадлежавшие к тибето-бирманской семье, дансяны были непосредственными предками тангутов, но также имели этно-культурные связи с сяньбийскими тобасцами. В 4-5 вв. из многочисленных цянских племен, откочевавших в горные районы Амдо под натиском сяньбийцев, которые основали государство Тогон, выделились два племени - данчан и дансян, с которыми была связана история тангутского народа7. Данчан - одно из цянских племен, известных по китайским источникам с глубокой древности. Данчаны занимали обширное пространство в верховьях Хуанхэ, а также вокруг оз. Кукунор. В начале IV в. район Кукунора был завоеван сяньбийцами, создавшими здесь государство Тогон, которое называлось в китайских источниках также "государство Хэнань" (букв. "Государство, находящееся к югу от реки").
Объясняя происхождение этого названия, китайские источники сообщают, что вождь сяньбийского племени муюн по имени Туюйхунь (м.б. Тугухун, т.е. Тугю-хун?) в результате раздела племени, вызванного враждой с братом Гулоганем (м.б. монг. "гулген" - "щенок"), был вынужден откочевать на запад и поселиться в долине р. Чишуй, находившейся к юго-западу от Лянчжоу; его земли находились к югу от реки, поэтому и появилось название "Хэнань" (Малявкин, 1989, с.233). В 7 в. царство тогонов было покорено тибетцами, и потомки воинственных кочевников превратились в "рабов и слуг тибетских царей, особенно из клана Гаров" (Чагдуров, 1993, с. 188).
Именно в этой среде ранних тюрко-монголов ("туранцев"), как пишет С.Ш. Чагдуров, и родился героический эпос "Гэсэр", повествующий о совместной борьбе племен тоба, муюнов (баятов), тогонов и их союзников тангутов за свою независимость - сначала против китайцев, а затем тибетцев. Сведения об этом имеются в китайских и тибетских летописях, а также в послесловии к Нартанскому изданию "Ганджура", где сообщается о драматических событиях 8-9 вв. "В этих летописях упоминается Гэсэр-хан, предводитель народа тугу (дугу). Это вождь потомков либо тюркоязычных тукюэ [т.е. тукю - Н.А.], либо монголоязычных тугу (тогонов, тугухуней). А может быть, и тех и других, вместе взятых" (Чагудров, 1993, с. 189). В послесловии к "Ганджуру" говорится прямо: "Дугу Гэсэр стал рабом Тибета" (см.: Бичурин, 1833, с. 228; Дамдинсурэн, 1957, с.213; Кычанов, 1964, с.6-7; Дугаров, 1985, с. 119-122).
В тибето-сяньбийском (цяны и сяньби), а точнее - тангуто-тобасском синтезе вместе с самими тоба (как восточными тюрко- и монголоязычными, так и тибетоязычными "дансянскими") непосредственное участие приняли также родственные тобасцам племена тугухуней (тогоны) и муюнов (мужуны-баяты). По мнению некоторых авторов, из сяньбийских тоба, откочевавших с юга к оз. Байкал в I в. до н.э., часть попала затем вместе с тогонами (тугухунями), в район Кукунора (Грум-Гржимайло, 1926, с. 164; Гумилев, 1974, с.41). Вместе с тем, существовали, видимо, и более ранние этнические связи между тоба "сяньбийскими" (т.е. тюрко-монгольскими) и "дансянскими" (см. Малявкин, 1989; Кычанов, 1961, 1968).
Род "дансянских" тоба (назваемый также "Дом Тоба"), создавший мощное объединение тангутских племен, возглавил борьбу за создание собственного независимого государства. Могущество Дома Тоба росло постепенно, ему удалось объединить почти все тангутские племена в крупный и жизнеспособный союз и в конечном итоге создать Тангутское государство8. Впоследствии под давлением собственно тибетцев, называвшихся в китайских хрониках "туфань", "си-фань", "си-чан" (совр. "Си-цзан" - Тибет), а также тюрков-тугю, часть "дансянских" тоба (вместе с тогонами и муюнами, ушедшими в район оз. Кукунор в эпоху Сяньби) передвинулась далеко на север и северо-восток, т.е. в Монгольский Алтай и северо-западную Монголию, где они и были зафиксированы в танских хрониках под названием "дубо". В этой связи, кстати, необходимо отметить, что первый иероглиф в обозначении этого этнонима имеет также чтение "доу", что ближе к этнониму тоба и к именам легендарных предков монголов Чингисхана - Добу-Мерген и его брат Даба-Сохор (ср. "дубо" и "тоба" - "табгач").
Как считает С.Ш. Чагдуров, в Гэсэриаде под именем Дава (Даваци, Давачи) скрывается не что иное, как этноним Тоба, а под словом "добуун", перед которым Абай-Гэсэр совершает "воскурение", означает священный родовой курган, который "освящен" древними письменами (т.е. древне-тюркской руникой) на камнях (Чагдуров, 1993, с. 219). По мнению Г. Сухбаатора, термин "доб" в глубокой древности был именем тотема (ср. якутск. "топа" - "олень"); от этого же имени произошел и этноним тоба. Он пишет: "А. Бургерг связывает слово Тоба с монгольскими словами "даваа, давах", что совпадает и с моими предположениями" (Сухбаатор, 1971, с.87).
В китайских исторических документах этноним "туфань" чаще используется для обозначения тибетцев, тангутов и тибетоязычных жителей Турфанского оазиса, с которыми собственно танну-урянхайцы имели, таким образом, менее тесные этнические и культурные связи, чем с тобасцами и сяньбийцами. Именно предки восточных урянхайцев в эпоху завоеваний Чингисхана сыграли важную роль в создании громадной Евразийской империи, неотъемлемой и составной частью которой стали также западные урянхайцы, т.е. предки современных тувинцев. Поэтому утверждения китайских историков о том, что империя Чингисхана и другие предшествующие монгольской эпохе суперэтнические, полиэтнические государства конфедеративного и/или имперского типа (империя Сяньби, государство Тоба-Вэй, Уйгурский и Кыргызский каганаты, Великий Тюркский Каганат и др.) были созданы "малыми китайскими народностями" и входили в состав китайской империи, являются не более, чем фантастическим преувеличением, вызванным желанием выдать желаемое за действительное, как и у авторов "реформы по районированию" территории других, совершенно независимых государств, которые лишь иногда захватывали большую или меньшую часть китайской территории.
Как мы уже убедились из вышеизложенного, большинство указанных в китайских "Очерках" этносов первоначально проживало далеко за пределами Танского Китая и вообще за пределами территории, контролируемой китайскими властями в эпоху Тан, когда в китайских текстах стал широко употребляться этноним дубо, который Ли Далун однозначно и безоговорочно отождествляет с предками современных тувинцев. Более того, некоторые из так называемых "северных варваров" (например, тоба, монголы, маньчжуры и др.) сами захватывали китайскую территорию и создавали собственные династии. Кстати, именно таким образом маньчжуры покорили Китай, создали маньчжурскую династию Цин и захватили территорию современной Монголии и Тувы, т.е. ту часть бывшей империи Чингисхана, которую сами китайцы (ханьцы) раньше никогда не захватывали и даже не контролировали ни в какой форме - ни прямой, ни косвенной. Таким образом, однозначно утверждать о том, что Китай еще до эпохи правления Цин устанавливал полный экономический и политический контроль на территории как Западного, так и Восточного Урянхая является глубоко ошибочным. Действительное подчинение танну-урянхайского народа маньчжурской династии Цин произошло только в середине XVIII в., просуществовав до 1912 года. Но еще чуть раньше, в 1911 году, как известно, маньчжурская династия Цин была свергнута китайскими революционерами-националистами в самом Китае, а в 1912 году объединенные тувино-монгольские войска взяли штурмом крепость города Кобдо - последний оплот маньчжурского владычества в северо-западной Монголии и Танну-Урянхае.
В 1914 году по просьбе ряда танну-тувинских лидеров Урянхайский край был принят под протекторат Российской империи (но фактически находился под двойным протекторатом ), в 1921 г. действительно была провозглашена самостоятельная независимая Народная (демократическая) Республика Танну-Тува, которая в 1944 г. присоединилась к СССР и вошла в состав Российской Федерации, что явилось следствием действительно свободного (по крайней мере, для большей части населения) волеизъявления танну-урянхайского населения. По этому поводу Ли Далун очень пафосно заявляет: "Так Танну-Урянхай, исконно являвшийся одной из составных частей священной государственной территории Китая, исчез из карты основной части китайского государства" (" Очерки..." ). Но в свете вышеизложенного подобные претензии выглядят просто нелепыми и даже смехотворными. По большому счету в настоящее время можно предъявлять претензии только к канувшей в Лету маньчжурской империи Цин, которая была уничтожена самими китайцами. Монгольская империя, созданная Чингисханом вместе с предками тех же самых урянхайцев, которая тоже реально контролировала территорию современной Тувы, таким же образом давно распалась, и ее осколки были уничтожены именно маньчжурскими "знаменными войсками", в которых этнические ханьцы и халха-монголы играли лишь подсобную роль. Исчезли также и другие "кочевые" государства и империи, в которые входили предки современных тувинцев, владевшие частью китайской территории и реально контролировавшие ее (например, Тоба - Вэй, Уйгурский каганат и др.). Если следовать логике китайских историков, то потомки всех этих "малых" и "больших" этносов могли бы претендовать на китайскую территорию, но они этого не делают.
Что касается смены этнонимов и политонимов, то это в "кочевой" цивилизации было делом обычным, а в случае с танну-урянхайцами, предками современных тувинцев, сменивших название своей государственности на "Республика Тыва" (соответственно, свое самоназвание - на "тыва"), то это и вовсе не должно быть заботой китайских историков, поскольку это вообще не есть китайская проблема. Если рассуждать с точки зрения международного права, то, более того, это очень похоже на вмешательство во внутренние дела Российской Федерации, полноправным субъектом которой стала Республика Тыва в настоящее время. Здесь следует, кстати, напомнить, что Советский Союз уже давно распался, как в свое время исчезла с геополитической карты и Цинская империя, но Российская Федерация сохранилась. Мы глубоко убеждены, что и Российская империя носила более "евразийский" характер, чем этнически чисто китайские государства, поэтому и в этнокультурном, и в цивилизационном, и в геополитическом аспектах современная Россия имеет больше права претендовать на наследие Империи Чингисхана, которая была подлинно Евразийской империей, представлявшей собой полиэтнический, межкультурный и межцивилизационный феномен, тогда как китайские империи всегда основывались на цивилизационной геополитике китаецентризма.
Как мы видим, в данном случае Ли Далун полностью следует худшим традициям цивилизационной геополитики древнего и средневекового Китая, которые были восприняты и маньчжурами, захватившими "срединную равнину", населенную этническими ханьцами, точно так же, как и Монголию и Туву. Отличительной чертой всей внешней политики Цинской империи стала тесная связь с внутренней политикой империи, с её мировоззренческими установками, с древними китайскими культурными и политическими традициями, а так же с особенностями внутреннего мировосприятия и миропонимания китайцев, а не самих маньчжуров, которые после создания маньчжуро-китайской империи стали быстро китаизироваться.
Именно эти установки стали, в конечном счете, основным базисом в разработке и утверждении Цинским Китаем внешнеполитической доктрины. В той или иной степени к вопросу об ее основных составляющих обращались отечественные исследователи9. Исследователи внешнеполитической доктрины Китая пришли к выводу о наличии двух основных традиционных моделей взаимодействия Цинской империи с соседями - "китаецентристской" и "договорных отношений". Признавая параллельное существование этих двух концепций, ученые расходятся во взглядах по вопросу их иерархичности и соподчинения. Китаецентристская модель взаимодействия применялась в отношениях с более слабыми соседями, которых можно было подчинить с помощью дипломатии или силой оружия, что более характерно для периодов расцвета и силы Китая. Договорная модель, напротив, помогала взаимодействию с более сильными в военном и политическом отношении соседями (с Россией и др.). Исходя из специфики изучаемого нами вопроса, вторая схема не соответствует в полной мере характеру взаимоотношений Китая с урянхайским населением.
Согласно основным постулатам доктрины, китайский император является богом на земле, и только он поставлен Небом для управления всей Вселенной. Поднебесная империя является ее "центром", а все остальные народы - "периферия" этого "центра" и, что очень важно, неотъемлемая часть единого неразрывного комплекса. Задача верховного правителя заключается в том, чтобы на благо всех народов Вселенной объединить их в единую семью под эгидой Китая, властью китайского императора - заботливого отца всех народов на земле. Вследствие этого - все народы, близкие и далекие, должны быть послушными детьми Сына Неба, подчиняться ему, почитать его, как почитают родителей и старших в семье. Целью императора Китая является соблюдение общей гармонии на Земле, и если где-то по какой-то причине нарушается эта гармония, он просто обязан ее восстановить.
Благотворная сила "дэ" должна распространяться китайским императором и за пределы империи. Положительные результаты такого распространения силы "дэ" должны были служить доказательством того, что правящая династия справляется со своими обязанностями и выполняет предначертанную ей Небом великую миссию. Напротив, династия, которая не способна справляться с возложенной на нее функцией, должна исчезнуть навсегда.
Следовательно, в полном соответствии с данной идеологической концепцией еще в I тысячелетии до н. э. была разработана не просто внешнеполитическая доктрина, а геополитическая модель константного универсального государства. Графически Поднебесная империя изображалась в виде серии концентрических квадратов (кругов) [см. Приложение N1]. Центральная часть схемы - это собственно китайские княжества (Чжунго) располагавшиеся в пределах нескольких внутренних зон (фу); периферийная часть - это внешние зоны (вайфань), где обитали зависимые племена, причем степень зависимости, размер и периодичность дани, выплачивавшейся центру в качестве символа вассальной зависимости, изменялась от "ближних" зон к "дальним". Именно выполнение нормы подчинения младшего-старшему: "сын должен быть сыном, отец - отцом, а правитель - правителем", и сыграло основную роль в действиях китайских императоров: покорность варвара, как младшего, должна выражаться в подношения дани (гун). Здесь мы наблюдаем наложение моральных догм конфуцианства, наложивших отпечаток на характер всей внешней стратегии и тактики Китая.
Как было отмечено выше, все окружающие Поднебесную народы и этнические группы рассматривались исключительно как вассалы Китая, его данники; при этом они четко подразделялись на "северных", "южных" "западных" и "восточных" варваров, а также ближних ("фань") и дальних ("шу") - в независимости от их этнического происхождения и реальных этнокультурных связей. Любые отношения с ними должны строиться в рамках жесткой модели "центр - периферия" и конечная цель культуризирующего воздействия цивилизованного "центра" на дикую периферию - полная китаизация (конфуцианизация) всей ойкумены (т.е., чем дальше "варвары" находятся от "центра", тем меньше у них конфуцианской культуры, но в перспективе, все они рано или поздно будут культуризованы с помощью "гуманной силы").
Таким образом, пока Поднебесную империю окружают дикие и невежественные "варвары" - главная цель императора заключается в их "преобразовании", т.е. усмирении всеми доступными средствами. Урянхайские племена не имеющее, по мнению императора, собственной культуры и исповедующее в большинстве своем язычество, целиком и полностью соответствуют тем целям и задачам, которые стояли перед ним как носителем великой духовной миссии по "преобразованию" окружающего мира и народов его населяющих.
Как следует из китаецентристской графической модели, территория Танну-Урянхая находится во "внешней" зоне, и, следовательно, политико-правовой статус урянхайского народа можно было бы определять как "внешние" вассалы (категория "шу"). Однако по нашему мнению, это был бы слишком упрощенный подход, не отображающий всей полноты и сложности многогранных взаимоотношений между Китаем и Урянхайским краем на различных этапах взаимодействия. Тем более, что существовавшая на протяжении столетий карта-схема Цинской империи являлась не только указанием иерархии государств - китайских соседей но, прежде всего, отображала устройство системы национальной безопасности империи на протяжении длительного периода ее существования.
На схеме внешний круг карты определяет положение "внешних" вассалов, которые по замыслу Пекина, населяют границу (лимитроф) зоны цинского влияния с внешним миром. На северных границах внешнего сектора находятся Алтайские горы, на Западе - Гималаи, на Востоке - Тихий океан, на юге - Индийский. Можно с уверенностью предполагать, что на севере могли быть расположены и Саянские горы, как неотъемлемая часть единого Саяно-Алтайского нагорья. В этой связи следует обратить особое внимание на 15 священных гор обозначенных на схеме. Составители карты не случайно указали их в качестве зон цинского геополитического влияния, т.к. согласно древнекитайским представлениям, горы господствуют над равнинами, как бы "давят" на них "сверху". Отсюда и определенно четкая геостратегическая установка - тот, кто контролирует горы - контролирует местность их окружающую. Как прямое следствие - желание маньчжур владеть всеми горами, которые окружают Китай, особенно теми, которые находятся на самой "периферии" ее границ. В этой связи следует особо подчеркнуть, что почти 80 процентов территории Тувы занимали и занимают в настоящее время горные системы, граничащие на севере и юге с низменными и степными формами рельефа.
Находясь, таким образом, на периферии собственно китайских границ, народы, проживающие в данном секторе (вассалы "шу") составляют разделяющий буфер между Поднебесной империей и внешним миром. Следовательно, Урянхай и населяющие его территорию кочевые племена должны были рассматриваться Пекином исключительно как "внешние" вассалы, населяющие самые северные границы империи. Но с другой стороны, позднее превратившись в данников маньчжурского императора, урянхи собирают и преподносят дань на месте, а не выезжают с ней в Пекин, как это делало большинство данников "шу". Также известно, что урянхи свозили дань (пушнину) не к 22 декабря каждого года, как это делали "внешние" вассалы, а к 1 июня и не в Пекин, а в Управление внутренних войск крепости Улясутай (Северо-Западная Монголия)10.
Далее, как следует из схемы территории Монголии, Тибета и Синьцзяна ("Новой границы") располагаются внутри эгоцентричной модели и обозначаются как земли, где проживают исключительно вассалы категории "фань"- "внутренние" или "близкие". В связи с подчинением Халхи и Джунгарии, на территории Урянхая маньчжурами устанавливается военно-административный режим идентичный монгольскому. Население Монголии рассматривалось императором как подвластное и согласно модели соответствовало категории "внутренние" вассалы. Вместе с тем, в конце XVII в. кочевые племена Южной Монголии уже относились к категории "фань", тогда как вожди Халхи рассматривались Пекином исключительно как "шу". В связи с этим было бы ошибочным однозначное утверждение о принадлежности урянхайского населения к той или иной категории вассально-зависимого населения не только до установления цинского правления, но и во время него. Мы исходим из того, что на различных исторических этапах политико-правовой статус урянхайских племен неоднократно изменялся под воздействием, прежде всего внешнеполитической, так и внутриполитической ситуации в самой Цинской империи так и за ее пределами (геополитический фактор).
Несмотря на фундаментальность идеологического построения модели мира, ситуация крайней внутренней нестабильности в самой Цинской империи диктовала обстоятельства корректировки внешнеполитической доктрины. Маньчжурская иноземная династия постоянно ощущала непрочность своего положения и любое вмешательство "извне" могло вызвать катастрофические последствия для ее самой. Поэтому, учитывая фактор внешней и внутренней угрозы, цинские власти одновременно начали вырабатывать свою новую стратегическую внешнеполитическую стратегию. Ее сущность сводилась к проведению активной наступательной политики, включавшей в себя в качестве ключевого компонента - "географическую" (территориальную) экспансию на территориях находившиеся за пределами китайской стены. Суммируя, можно прийти к заключению о том, что основополагающая задача всей внешней политики империи Цин в XVIII в. заключалась в том, что бы завершить создание по всему периметру империи "буферных" зон в виде внешней ограды ("фань" - "забор", "изгородь") призванных защитить внутренние земли от внешнего воздействия.
Цинский Китай, оправившись от внутренних восстаний и укрепив свое влияние над Халха-монгольскими землями и населением Юго-Западного Китая, приступил к территориальной экспансии лежавших к Западу и Северу от Цинской империи территорий с целью завершения создания внешних оградительных "буферных" зон. После установления политического и экономического контроля над всеми внутренними землями собственно Цинского Китая и о. Тайванем, маньчжуры приступает к выполнению поставленной геополитической задачи: в 1689 г. аннексированы земли Приамурья, русские были вытеснены из Маньчжурии. В конце и начале XVIII в. маньчжуры присоединили Халху и Тибет. В 1711 г. Цинский император Сюань Е (Канси) констатировал: "теперь картографическое управление доносит: на востоке, вплоть до таких районов как Корея, Рюкю, Сиам, а на юге - вплоть до Аннама, на западе, вплоть до Цинхая, урянхайцев и тибетцев, на севере вплоть до Халха, Элутэ, России, а также Хами и мест обитания таких народов как тангуты, и вплоть до земель, где обитают оленеводы и собаководы, от всех этих мест идут на утренний прием государю и приносят дань, стремясь, опережая друг друга, выразить свое чистосердечие"11.
Однако одним из серьезных препятствий вставшим на пути Цинского Китая в деле реализации главной цели, стали устремления джунгарских правителей по распространению и упрочению своего политического и экономического влияния над целым рядом стратегически важных территорий Центральной Азии (Восточный Туркестан и др.). Особое внимание джунгарскими хунтайджи уделялось территориям, где внутриполитические позиции Китая были не столь сильными, а также местностям, внешнеполитический статус которых не был до конца определен. К их числу мы относим территории, примыкающие непосредственно к Монгольскому Алтаю, а также земли по Улуг-Хему и Хемчику (Танну-Урянхай). В 1734 г. цинский император настойчиво добивался от ойратского хана уступить ему земли к востоку от Алтая - до Хингана и верховьев Енисея - под предлогом обеспечения безопасности халхасских данников12. Из этого можно заключить, что цинский Китай в начале XVIII в. не считал территорию Урянхая полностью подконтрольной Пекину, рассматривал эти земли отчасти принадлежащими Джунгарскому ханству. Следует также заметить, что цинские власти по-прежнему опасались вторжения ойратов в Халху именно через территорию Урянхая, хотя такой вариант оказался бы весьма затруднительным для джунгарской армии.
Поэтому на проходивших ойрато-цинских переговорах основным вопросом являлся территориальный. Несмотря на то, что ойраты были крайне заинтересованы в развитии регулярного товарообмена и свободной торговли с цинским Китаем, гораздо важным для них оставался вопрос об определении государственного статуса земель, раннее принадлежащих Джунгарии и, в последствии, незаконно отторгнутых маньчжурами. Однако неоднократно предпринимаемые попытки джунгарских правителей Цэвэн-Равдана и Галдан-Цэрэна по мирному возвращению в состав Джунгарии земель в районе Танну-Урянхая и ему сопредельных земель потерпели полную не удачу13. Следовательно, несмотря на корректировку системы аргументации, совершенно неизменным в китайской позиции остался территориальный аспект, состоящий в притязании на все ойратские земли либо принадлежавшие Джунгарскому ханству, либо находившиеся в зависимости от него до "усмирения" ойратов цинскими войсками. Исходя из этого, можно прийти к заключению о том, что первая и наиболее важная геополитическая задача, стоявшая перед цинским Китаем в середине XIII в., заключалась в ликвидации мощного кочевого Джунгаро-Ойратского союза, геополитическое противостояние с которым началось у Цинской династии еще в XVII веке. Император Цяньлун постоянно подчеркивал, что джунгарский вопрос является для него преемственным, так как не был решен до конца его дедом и отцом13. Подобно своим предшественникам, он прекрасно осознавал, каким опасным противником является независимое монгольское государство в деле реализации Пекином своих геостратегических планов. Тем не менее, необходимо констатировать и факт того, что в первоначальные планы Цинского двора не входило тотальное уничтожение ойратов и присоединившимся к ним урянхам, а также организация на их территории военных форпостов и пограничных гарнизонов. В частности, результатом джунгаро-цинских переговоров 1734-1739 гг. явилось не только урегулирование спорных территориальных вопросов, но и признание маньчжурским двором де-факто и де-юре независимости Ойратского государства14.
Вторая задача, стоявшая перед Цинским правительством, являлась прямым и логическим продолжением первой - ликвидация Джунгарского ханства означала установление полного внешне и внутриполитического контроля над территорией Танну-Урянхая, что напрямую означало завершение создания самой внешней буферной "зоны" напрямую имеющей на севере границы с российским государством. Можно утверждать, что территория Танну-Урянхая со своими непроходимыми таежными лесами, глубокими и стремительными реками, засушливыми полупустынями и степями, резко континентальным типом климата как нельзя лучше соответствовала задаче "вечно служить щитом для Китая". Действием, ставшим первым шагом в направлении достижения вышеуказанной задачи, становится утверждение формального (на начальном этапе) маньчжурского покровительства над большей частью центральных и западных урянхайских племен. "Указ императора Иньчжэня о подданстве урянхов" от 7 апреля 1727 г. позволяет нам определить суть этого процесса и оценить степень влияния данного события на внутри и внешнеполитическую ситуацию, сложившуюся на тот момент в данном регионе15. Настоящий эдикт был подписан цинским императором почти за четыре месяца до заключения Буринского прелиминарного трактата. Здесь следует особо подчеркнуть, что официальное установление покровительства над урянхами произошло почти за 200 лет до установления протектората России над Урянхайским краем в 1914 году.
Непосредственным поводом к началу активной фазы установления цинского влияния над Танну-Урянхаем послужили открытые территориальные притязания Цэвэн-Равдана и начавшееся недовольство своим положением среди вождей западных урянхайских племен. Император Канси, полагая, что ситуация с урянхами может выйти из под контроля и они вполне могут стать союзниками джунгарского хана в предстоящей войне, дает свое согласие хотогойтскому князю Боовею (Бубею) на военный поход против западных урянхов с целью привести последних в подданство Поднебесной империи. По нашему мнению в задачи военного похода 1717 г. не входила цель занятия халха-цинскими войсками определенных урянхайских территорий - напротив, урянхайские племена лишь ставились под надзор и протекцию Цинского Китая. Основная цель, поставленная императором перед хотогойтским князем, заключалась в том, чтобы с помощью дипломатических (при необходимости - военных) усилий переместить урянхайское население в районы полностью находящиеся под контролем цинских властей, вдали от границ Джунгарии. Главная стратегическая задача, стоявшая в то время перед цинским двором заключалась в склонении правителей урянхайских племен путем дипломатического нажима или военной силы к принятию подданства маньчжурского императора и, тем самым, полностью лишить джунгарского хана поддержки в лице возможных союзников - урянхов. Очень многое зависело от четкой и определенной позиции и политической воли самих урянхайских князей, однако взаимоотношения ойратов с урянхайскими лидерами отличались значительной степенью неопределенности и находились в строгой зависимости от постоянно меняющейся обстановки внутри самого Джунгарского ханства и еще более зависели от его успехов или поражений на антицинском направлении16.
Дипломатические и военные усилия, предпринимаемые императором в целях приведения урянхайских племен к принятию подданства Китая, далеко не всегда имели положительный конечный результат. Только в ходе военных операций в районе долины реки Хемчика, а также в Северо-Восточной части Монгольского Алтая маньчжурам удается в определенной степени установить военно-политический контроль над рядом влиятельных урянхайских князей и пересилить их в районы, полностью контролируемые халха-цинскими войсками. Вместе с тем, получившее распространение в исторической литературе утверждение о цинской "оккупации" территории Урянхая явно не находит своего документального и фактического подтверждения. Халхасские, но никак не маньчжурские войска, появлялись в пределах кочевий урянхов эпизодически с целью подавления мятежей или же для пополнения военной добычи. Кроме того, непосредственно на территории Танну-Урянхая не было построено ни одной цинской крепости. Строительство укрепленных пунктов (крепостей) велось маньчжурами в Западной Монголии, на подступах к границам Джунгарии.
Несмотря на предпринятые маньчжурами меры по усилению военно-политического влияния на урянхайцев, позиции Китая оставались непрочными ввиду продолжающегося усиливаться джунгарского (в большей степени) и русского влияния на часть западных и северо-восточных племен Урянхая. В свою очередь, урянхайские правители, проводя неопределенную политику перманентного балансирования (фактически - тройного вассалитета) по отношению к России, Китаю и Джунгарии, поставили свою страну и народ в положение своеобразного "кондоминиума" - совладения трех государств, тем самым, сформировав объективную основу для возникновения проблемы геополитического "перекрестного поля". Данное обстоятельство дает нам все основания утверждать о том, что "Урянхайский вопрос" возник гораздо раньше (в конце XVII в.) чем принято считать в отечественной исторической литературе, и в совершенно другой постановке проблемы - кто имеет больше легитимных прав на владение землями Танну-Урянхая - Дайцинская империя или Джунгарское ханство.
"Урянхайская проблема", суть которой в конечном итоге свелась к определению статуса спорных территорий (т.е. в первую очередь "Танну-Урянхая") между двумя противостоящими друг другу державами была обусловлена прежде всего тем, что к концу XVII века в данном регионе Центральной Азии сформировалась новая геополитическая ситуация. В результате войн восточных и западных монголов за духовное и политическое доминирование в регионе, кочевья урянхайских племен в Северо-Западной Монголии своей большей частью отошли во владения Джунгарского ханства. Урянхайские племена оказались еще более разобщенными и раздробленными, чем во времена господства Алтын-ханов и формально оказались под политическим и экономическим управлением различных государств: часть урянхайских племен попала в экономическую и политическую зависимость со стороны Цинской Империи, другая - оказалась в зоне экономических интересов России. Главное следствие создавшейся в регионе геополитической ситуации на рубеже XVII - начале XVIII вв. - полная неопределенность юридического статуса Танну-Урянхая, положение, которое послужило в итоге основой для возникновения геополитического конфликта за обладание этой территорией между Китаем и Джунгарией, открыто обозначившим свои геополитические интересы на данном направлении. Халхаские феодалы также выдвинули свои притязания на владение урянхайскими данниками, но, являясь к рассматриваемому периоду вассально-зависимым субъектом Цинской империи, не могли претендовать на самостоятельное решение территориальных вопросов.
В геополитическом "треугольнике" Китай - Россия - Джунгария положение российского государства было наиболее выгодным с геополитической точки зрения17. Однако явное не желание России осложнять отношения с Китаем, равно как с Джунгарией и Халхой, нарушать сложившийся к тому времени паритет в Сибири и Приамурье не позволили Москве в итоге выработать внешнеполитический курс и привели к утрате Россией геополитического влияния на стратегически важные территории, к которым, без сомнения, относилась территория Танну-Урянхая. В идеале царским правительством ставилась цель любыми способами и средствами побудить правителей Джунгарии признать российское подданство. Подобная тактика явилась прямым продолжением ранее проводимой (но в итоге безрезультатной) политики в отношении Алтын-ханского княжества18. Конкретные цели и задачи по установлению внутри и внешнеполитического контроля над территорией Танну-Урянхая в указанное время Россией не ставились. Имеются все основания утверждать, что внутренние распри и противоречия в Джунгарии, неверная оценка русскими властями ситуации и относительная слабость военных сил в Сибири определили политику невмешательства России в происходящие события. Эти факторы в совокупности позволили маньчжурам беспрепятственно подчинить своему влиянию Джунгаро-Ойратское ханство и земли Танну-Урянхая. В сложившейся ситуации России следовало бы пойти на военно-политический союз с Джунгарией и антиманьчжурски настроенными правителями урянхов и не дать, тем самым, Цинской империи возможности подчинить своему влиянию Джунгарию и вассально-зависимые от него земли. Напротив, маньчжурские власти рассматривают территорию Танну-Урянхая как исключительно важную в военно-политическом и стратегическом отношении зону, как стратегически важный форпост между Россией и Джунгарией. Вместе с тем, в отличие от соседней Халхи, где маньчжуры приступили к активным действиям, направленным на превращение Северной Монголии в военно-стратегический плацдарм для дальнейшего продвижения в западные части Центральной Азии, на территории Урянхая маньчжурскими властями подобные мероприятия не предусматривались и не планировались.
Демаркация русско-китайской границы в 1727 г. послужила объективной основой для возникновения потенциального геополитического конфликта между Россией и Китаем, формально нашедшего свое отражение в т.н. "Урянхайском пограничном вопросе". Сущность Урянхайского вопроса (в его российской трактовке) сводилась к выяснению государственной принадлежности территории Урянхайского края. Данная постановка проблемы в полном объеме была инициирована исключительно русской стороной, которая тем самым стремилась реализовать свои геополитические интересы в данном регионе Центральной Азии.
По мнению царских властей, двухсторонней разграничительной комиссией были допущены серьезные "ошибки" во время расстановки пограничных знаков согласно Бурино-Кяхтинскому договору. Формально, с точки зрения расстановки пограничных маяков Россией по северным склонам Саянского хребта, а Цинской - по южным подножиям хребтов Танну-Оола территория Урянхая оказалась как бы "нейтральной", "ничьей" землей. Создалась видимая "неопределенность" данного участка госграницы. Некоторые отечественные историки объясняют данный факт элементарным "незнанием" русской и китайской сторонами расположения Саянских и Танну-Оольских хребтов, что в итоге привело к досадной "ошибке" при разграничении пограничной линии19.
Мы не можем полностью согласиться с такой постановкой вопроса. Объективно, русская сторона действительно оказалась в затруднительном положении, решая вопрос о прохождении границы в Саянах. Можно с определенной долей уверенности предполагать, что такое положение было вызвано не только труднодоступностью горного рельефа местности подлежащей размежеванию, но и в определенной степени отсутствием в указанный период отчетливых и фиксированных административно-территориальных границ у коренного населения края - танну-урянхайцев и, как прямое следствие - необходимости их организованной охраны и защиты. Объективные причины данного положения в исторически сложившихся особенностях кочевого способа ведения хозяйства и религиозно-философских воззрениях на перцептуальное пространство самих тувинцев.
Не имеется убедительных доказательств в защиту утверждений, выстроенных на предположении о том, что монгольско-китайские пограничные караулы были выставлены за пределами непосредственно Танну-Урянхая в результате полной неосведомленности Пекина о пределах территории подлежащей демаркации. Китайская сторона совершенно верно обозначила границу и вполне осознанно выставила пограничные караулы вдоль южного склона хребтов Танну-Оола, т.е. там где, по мнению русской стороны, заканчивалась территория собственно Танну-Урянхая. Расстановка пикетов в предгорьях Танну-Оола и Монгольского Алтая произошла задолго до заключения Бурино-Кяхтинского соглашения 1727 года20. Монгольские пикеты в указанный период времени являлись "внутренними" пограничными постами, отделявшими кочевья урянхайских племен от ойратских (позднее - монгольских), в связи с чем последние не следует рассматривать как ориентиры для "внешних", "северных" границ территории Танну-Урянхая.
Анализ имеющихся фактов, позволяет также опровергнуть и достаточно распространенное в отечественной исторической литературе утверждение о том что, в результате заключения Бурино-Кяхтинского договора Россия была вынуждена "уступить" Урянхайский край Китаю ввиду отсутствия достаточных военных сил и полной занятости российского правительства решением внешнеполитических задач на европейском направлении. В рассматриваемый период не де-юре не де-факто Танну-Урянхай не входил в состав России и тем более - не являлся ее неотъемлемой и составной частью. С момента заключения Бурино-Кяхтинского договоров в 1727 г. и до 80-90-х годов XIX в. Россия не возбуждала на двухсторонних переговорах вопрос о пересмотре установленной в Саянах пограничной линии и, тем более, проблему государственной принадлежности Урянхая. По нашему мнению, Россия была вынуждена "уступить" свое влияние на Урянхай, прежде всего, ввиду ошибочно выбранной Российским правительством тактики в решении геостратегических задач на Центрально-Азиатском направлении. Возведя в ранг приоритетных исключительно экономические интересы, Москва не смогла в итоге отстоять свои геополитические интересы в Урянхае и сопредельных с ним территории. Следовательно, все территориальные претензии Российского государства на владение Урянхайским краем в равной степени соотносятся со стремлением Цинской империи к установлению полного политико-экономического контроля на данной территории. Пекинские власти, напротив, старалось реализовать свою внешнеполитическую доктрину, вытекающую из состояния внутренней нестабильности в стране, планировало создать широкую буферную зону между соседними странами и Китаем. Поэтому на первый план во взаимоотношениях с Россией маньчжурские власти выдвигали вопросы преимущественно территориального и пограничного размежевания, признания русскими новых границ империи, проходящих по северным рубежам Монголии. В итоге, в результате заключения Бурино-Кяхтинского соглашения, Китай получил обширную "буферную" зону, отделявшую Северо-Западные владения империи от потенциальных противников в лице России и Джунгарии.
Таким образом, Буринский и Кяхтинский договоры 1727 г., особенно в части разграничения межгосударственных границ в районе Саянских гор, двое и трое-данническое положение урянхайских племен заложили объективную основу для возникновения в будущем территориального конфликта между Россией и Китаем, послужили главным лейтмотивом для будущего обоснования притязаний российской власти на владение данной территорией в "Урянхайском пограничном вопросе", возникшем с особой актуальностью только в конце XIX столетия. Заключенные между Россией и Китаем соглашения создали благоприятные условия для дальнейшей активизации экспансионистских планов Цинского Китая в отношении Джунгарии, что в итоге привело к его завоеванию маньчжурами в 1755-1758гг.
В результате подавления стихийного вооруженного антицинского выступления хотогойтских князей Цэнгунь-чжапа и Амурсаны21, "алтайские урянхи", населявшие районы Монгольского Алтая, а также "танну-урянхайцы" кочевавшие в границах территории современной Тувы и на востоке до озера Косогол, окончательно оказались под политическим и экономическим контролем со стороны Дайцинской империи. Часть урянхайских правителей, поддержав вооруженное восстание, своими действиями инициировали цинский Китай на преждевременное вооруженное выступление, закончившееся в итоге полной потерей внутри и внешнеполитической независимости всех урянхайских племен. Этому также способствовали малая численность урянхайского населения, его обширная рассредоточенность на огромном пространстве Саяно-Алтайского нагорья и за его пределами, отсутствие внутреннего единства, прочной государственной власти. Эти и другие объективные факторы не позволили в итоге урянхайским племенам выработать правильный внешнеполитический курс и в последствии отстоять свою национальную независимость.
Завоевание маньчжурами Джунгарии коренным образом изменило расположение стран-соседей и расстановку геополитических сил влияния. Дайцинская империя уничтожила своего главного конкурента на доминирование в Центральной Азии, что позволило ей объединить весь кочевой мир под своим цивилизационным началом. Основополагающая, базовая и трехэлементная структура в составе России, Китая и Джунгарии, оказывающая непосредственное влияние на внешне и внутриполитическую ситуацию в Танну-Урянхае, перестала существовать. В связи с ликвидацией Джунгарского ханства, российские власти не только на долгие годы утратили право на укрепление своего геополитического влияния в Танну-Урянхае, но и потеряли возможность политического и экономического давления на империю Цин, т.к. взаимоотношения Джунгарии и России служили, в определенной степени, сдерживающим фактором в попытках Китая продвинутся в глубь Центральной Азии и Южной Сибири. Цинская империя, напротив, завершила формирование непрерывной буферной зоны на севере и западе своих владений, что сделало большинство территорий внутреннего Китая неуязвимыми от внешнего вторжения. Как показал дальнейший ход истории, целей по захвату новых территорий маньчжурские императоры уже не ставили. Геополитическая активность Китая вступает в стадию перманентной рецессии: с конца XVIII в. империя Цин не ведёт войн, направленных на завоевание новых территорий и с данного времени стала снижаться до уровня, необходимого лишь для поддержания достигнутых результатов. Подчинение территории Танну-Урянхая стало лишь одним из звеньев в цепи "второй" волны западных походов Цинской армии в Центральной Азии.
Исчезновение с геополитической карты Центральной Азии Джунгарии, более века занимавшего одно из ключевых мест в системе международных отношений Центрально-Азиатского региона, коренным образом изменило расположение стран-соседей и расстановку геополитических сил влияния. Империя Цин уничтожила своего главного конкурента на доминирование в Центральной Азии, что позволило ей объединить весь кочевой мир под своим цивилизационным началом. Дайцинская империя завершила формирование буферной зоны на севере и западе своих владений, что сделало большинство территорий Внутреннего Китая неуязвимыми, а подчинение территории Танну-Урянхая стало лишь одним из звеньев в цепи "второй" волны западных походов Цинской армии против Джунгарии и Кашгарии. Следовательно, основополагающая, базовая и трехэлементная структура в составе России, Китая и Джунгарии, оказывающая непосредственное влияние на внешне и внутриполитическую ситуацию в Танну-Урянхае, перестала существовать. Ее место теперь будет занимать соперничество между собой двух империй - Российской и Китайской - за геополитическое и экономическое доминирование не только в Танну-Урянхае, но и на всем геополитическом пространстве Центральной Азии.
Таким образом, фактически получается, что в регионе Центральной Азии маньчжурская империя проводила типичную в этом отношении геополитическую стратегию, характерную для традиционного Китая, т.е. традиционно-китайскую цивилизационную геополитику по отношению к окружающим "варварским" народам и странам, хотя первоначально маньчжуры были вполне "классическими" евразийскими номадами. После распада маньчжуро-китайской империи монголы и танну-урянхайцы (тувинцы), естественно, стали искать пути для наиболее выгодной для них формы самоопределения и стратегического партнерства с более сильным государством, которое могло бы взять их под свое покровительство. Единственным государством, которое могло выполнить эту роль по отношению к танну-тувинцам, оказавшимся в результате всех этих событий зажатыми между слабой Монголией и относительно более сильным Китаем, была Россия, которая к тому же в большей степени может претендовать на историческое наследие империи Чингисхана, поскольку по своему характеру она была более "евразийской" империей, чем Китай вообще и Цинско-маньчжурский Китай, в частности.
Примечания:
1. Эти материалы были любезно предоставлены профессором Со Гильсо в связи с подготовкой к X Международной научной конференции "Идентичность Когуре" (Сеул, Корея, 28-30 июля 2004 г.), за что мы выражаем ему глубокую благодарность и признательность.
2. Подробнее см.: Малявкин А. Г. Танские хроники о государствах Центральной Азии. - Новосибирск, 1989.
3. См.: Малявкин А. Г. Тактика Танского государства в борьбе за гегемонию в восточной части Центральной Азии // Дальний Восток и соседние территории в средние века. - Новосибирск, 1980. - С. 103-126.
4. "История Тувы", Т.I., - М., 1964, - С. 243.
5. Там же. - С. 241.
6. См.: Малявкин, 1989; Кычанов, 1968.
7. См.: Кычанов Е. И. Очерки истории Тангутского государства. - М., 1968.
8. Там же.
9. Костиков Е. Д. Политическая картография на службе "великодержавного национализма". - "Проблемы Дальнего Востока". 1973, N 4; Ольгин В. С. Экспансионизм в пограничной политике Пекина. - "Проблемы Дальнего Востока". 1975, N 1; Мясников В. С. Идейное банкротство пекинских лжеисториков. - "Проблемы Дальнего Востока". 1978, N 4; Черевко К. Е. Историческая география по-пекински. - "Морской сборник". -1979, N11; Кроль Ю. Л.. О концепции "Китай - варвары" - "Китай, общество и государство". - М., 1973; Мартынов А. С. О традиционной интерпретации внешних войн в официальных документах Китая VII - XVIII веков. - Десятая научная конференция "Общество и государство в Китае". Тезисы и доклады. - М., 1976.
10. См.: Забровская Л. В. Китайский миропорядок в Восточной Азии и формирование межгосударственных границ. Владивосток, 2000. - С. 122; см. также: "История прежних нойонов тувинского народа". Оригинал рукописи (объем ок. 1 л., на старомонг. яз.) хранится в рукописном фонде Петербургского отделения Института востоковедения РАН. В рукописном фонде Тывинского института гуманитарных исследований (ТИГИ РТ) имеется перевод этой рукописи на русский язык (РФ 330).
11. Русско-китайские отношения в XVIII веке. Материалы и документы. - Т. I. (1700-1725) - М., 1978.- С. 124.
12. "История Тувы", Т.I., - Новосибирск, 2001, - С. 189.
13. "Хроника Дацинской династии годов правления Гаоцзуна". - Токио, 1937, цз. 543, л. 14б.
14. Моисеев В. А. О джунгаро-цинских переговорах в 1734-1740 гг. - Восьмая научная конференция "Общество и государство в Китае". Вып. II. - М., 1977, - С. 8.
15. Русско-китайские отношения в XVIII в. Материалы и документы. - Т.II. 1725-1727. - М., 1990, С. 285- 286.
16. См.: Хахалин К. В. Об историческом обосновании китайских претензий на джунгарское территориальное наследство. Актуальные вопросы истории Сибири. - Барнаул, 1998.
17. См.: Моисеев В. А. Россия и Джунгарское ханство в XVIII в. - Барнаул, 1998.
18. См.: Чимитдоржиева Л. Ш. Русские посольства к Алтын-ханам (1608-1681 гг.). Автореф. канд. дис.., Улан-Удэ, 2003.
19. См.: Баранов А. Урянхайский вопрос. Харбин, 1913; Кайский М. Урянхайский вопрос // Северная Азия, 1926; Бумбажай А. К. "Урянхайский вопрос" в пользу России //Тувинская правда. N 90. 1999.
20. Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. III., Вып. 1. Л., 1926, - С. 814.
21. Подробнее см.: Чимитдоржиев Ш. Б., 2002.
Литература:
1. Абаев Н.В. Архаические истоки понятия "хор" в этнокультурной и религиозно-философской традиции народов Саяно-Алтая//"Социальные процессы в современной Западной Сибири". - Горно-Алтайск: Изд. ГАГУ, 2003.
2. Абаев Н.В. Соотношение понятий "хор" и "тэнгри" в этнокультурной и религиозно-философской традиции народов Саяно-Алтая//Мункуевская чтения - 2. Часть 2, Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2004.
3. Арынчын Ю.Л. Историческое значение присоединения Тувы к России в 1914 г.//Ученые записки ТНИИЯЛИ, вып.5. - Кызыл, 1957.
4. Балданжапов П.Б. Алтан Тобчи. - Улан-Удэ, 1990.
5. Балданжапов П.Б. Заметки о топонимике Забайкалья//"Этнографический сборник" . - Улан-Удэ, 1960. - вып. 1.
6. Бичурин И.Я. (Иакинф). История Тибета и Хухунора. - СПб., 1833. - Т.1.
7. Бичурин И.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. - М.-Л., 1950.
8. Голан А. Миф и символ. - М.: "Русслит", 1993.
9. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т.2. - Л., 1926.
10. Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. - М., 1992.
11. Гумилев Л.Н. Древние тюрки. - М., 2002.
12. Дамдинсурэн Ц. Исторические корни Гэсэриады. - М., 1957.
13. Дугаров Р.Н. Монгольский "Лин-Гэсэр" и его исторические корни//Эволюция этнических жанров бурятского фольклора. - Улан-Удэ, 1985.
14. Забровская Л.В. Китайский миропорядо в Восточной Азии и формирование межгосударственных границ (на примере китайско-корейских отношений в XVII-XX вв.). - Владивосток: Изд-во Дальневост.ун-та, 2000.
15. Зиновьев А.В. Тайна откровения. - Владимир, 1990.
16. История прежних нойонов тувинского народа. Пер. с монг. Пучковской Л.С., ЛО ИВАН, 1957.
17. История Тувы, т.1. - М., 1964.
18. История Тувы, т.1. - Новосибирск: "Наука", 2001.
19. Каррутерс Д. Неведомая Монголия. Т.1. Урянхайский край. - Петроград, 1914.
20. Колмаков А.Г., Колдар Н.В. О месте и роли Тувы в системе центрально-азиатской безопасности//Мир Центральной Азии. Т.2., Ч.2. - Улан-Удэ, 2002.
21. Коновалов П.Б. Этнические аспекты истории Центральной Азии (древность и средневековье). - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1999.
22. Котвич В.Л. Краткий очерк истории и современного политического положения Монголии. - СПб., 1914.
23. Крюков М.В., Малявкин В.В., Сафронов М.В. Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового времени. - М., 1987.
24. Кузьмин Ю.В. Урянхай в системе русско-монголо-китайских отношений. - Иркутск, 2000.
25. Кычанов Е.И. К вопросу о происхождении тангутов (по китайским источникам)//Вопросы филологии и истории стран советского и зарубежного Востока. - М., 1961.
26. Кычанов Е.И. Очерки истории Тангутского государства. - М., 1968.
27. Кычанов Е.И., Савицкий Л.С. Люди и боги страны снегов. - М., 1975.
28. Лузянин С.Г. Тувинский вопрос в советско-монгольских отношениях. 1921-1944 гг.//Россия и Восток: взгляд из Сибири. - Т.1. Иркутск: Изд-во Иркут. Ун-та, 1998.
29. Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. - М-Л., 1951.
30. Малявкин Г.А. Тактика Танского государства в борьбе за гегемонию в восточной части Центральной Азии//Дальний Восток и соседние территории в средние века. - Новосибирск, 1980.
31. Малявкин Г.А. Танские хроники о государствах Центральной Азии. - Новосибирск, 1989.
32. Мартынов А.С. Статус Тибета в XVII-XVIII веках. - М.: ГРВЛ, 1978.
33. Мелихов Г.В. Экспансия Цинской империи в Приамурье и Центральной Азии//Вопросы истории, 1974. - N7.
34. Моисеев В.А. Цинская империя и народы Саяно-Алтая в XVII в. - М.: 1983.
35. Мэн-гу-ю-му-цзи (Записки о монгольских кочевьях)/Пер. с кит. П.С. Попова//Зап. Рус. геогр. о-ва по отделу этнографии. СПб., 1895. Т. 24.
36. Потанин Г.Н. Тангутско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголия. - М., 1950.
37. Потанин Г.Н. Тунгусско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголия. - М., 1950.
38. Пубаев Р.Е. Пагсам Джонсан. - Улан-Удэ, 1992.
39. Саая С.В. Россия - Тува - Монголия: "центрально-азиатский треугольник" в 1921-1944 годах. - Абакан, 2003.
40. Сердобов Н.А. История формирования тувинской нации. - Кызыл, 1971.
41. Скрынникова Т.Д. Типология традиционной культуры монголоязычных народов // "Мир Центральной Азии". - Улан-Удэ, 2002. - Том III.
42. Соссей де ля Ш. Иллюстрированная история религии. - М., 1992. - том II.
43. Сумьяабаатор Б. Монгол солонгос туургатны угсагарал, хэлний холбооны асуудалд. - Улаанбаатор, 1975.
44. Сухбаатар Г. Монгол Нирун улс. - Улаанбаатор, 1992.
45. Сухбаатор Г. Сяньби. - Улаанбаатор, 1971.
46. Таскин В.С. Материалы по истории древних кочевых народов группы Дунху. - М., 1984.
47. Хертек Л. К. Гидрографические аппелятивы хем/кем, кан и антропоморфная модель мира // Мир Центральной Азии. Т. IV. Ч. I. Языки. Фольклор. Литература: Материалы международной научной конференции. - Улан-Удэ, 2002.
48. Чагдуров С.Ш. Поэтика Гэсэриады. - Иркутск: Изд-во ИГУ, 1993.
49. Чагдуров С.Ш. Прародина монголов. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1999.
50. Чимитдоржиев Ш.Б. Национально-освободительное движение монгольского народа в XVII-XVIII вв. - Улан-Удэ, 2002.
Комментарии
Уважаемый Вячеслав Николаевич!
С учетом возможности слежу за Вашими трудами, они для меня очень интересны. У меня к Вам вопрос: пишите ли вы сегодня про дзэн или вы отошли от данной темы?
Ответ по вопросу о чань (дзен) - буддизме
Продолжаю, больше того, нашел много связей Северной махаяны со своей сибирской, тэнгрианско-бурханистской прародиной на горе Сумеру, откуда и вышли все так наз. "арии", в частности род Будды Шакьямуни (ср. Саяно-Алтайские племена скифо-саков Саая-Сагай-Чагыт-Саха-Сакаит). Так, алтайский вариант тэнгрианства Ак-Jang явно связан с Северо-махаянским чань (ср. палийский вариант "чхана"). И еще много интересного раскопал про связи махаяны со Средне-Азиатским эллинизированным (греко-бакстрийским) буддизмом, позднее переданном уйгурами, прямыми предками урянхайцев, не только монголам, но и частично самим тибетцам. Н. Абаев
Джунгар
Надо же, в истории многих народов оставили отпечаток джунгары-наши предки.Джунгарское ханство, видимо играло заметную роль в истории Центральной Азии. Раз о них читаю везде-во всех Гишториях народов-казахов,киргизов, узбеков,китайцев и т.д
о джунгарах и танну-урянхайцах
Ойраты действительно сыграли огромную роль в этнокультуро-генезе не только монгольских, но и тюркских народов Евразии. К "лесным" народам относились и бурят-монголы, и уйгур-урянхи, и саха-ураанхайцы, и алтайцы и мн. др., а не только дорбеты, торгуты, олеты, хошуты и чоросы, непосредсвенно создавщие Джунгарское ханство. До эпохи Чингис-Хана все эти роды и племена жили в Саяно-Алтайской тайге, потому и назывались "ойрат" - лесные люди (тюрк. агач-кижи). Это уже довольно устоявщаяся точка зрения. Среди современных ойратов много урянхайцев, как монголо-, так и тюрко-язычных. С уважением Н. Абаев.